– М-да, снизошел, Кирилл Григорьевич… Разумовский молчал.
– Да ладно уж… Постараюсь умиротворить Государыню.
С тем и отбыл, оставив в гостиной сладчайший запах пудры, посланец Екатерины.
Разумовский знал, что за этим последует…
Екатерина осталась, конечно, недовольна миссией Панина и сорвала зло на нем:
– Да нельзя ль было покруче поговорить?
– Покруче может только палач… – отвесил Панин нижайший поклон. – Таков ли я, ваше величество?
Она и сама не могла слишком-то круто говорить с такими людьми, как Панин и Разумовский, хотя Григорий Орлов под веселую вечернюю руку и советовал:
– Да гони ты их всех в Сибирь, Катеринушка!
– Если всех, так и тебя, поди? – остановила она
некоронованного муженька. – Испей еще… и молчи, негодник!
В голосе ее стали прорываться такие нотки, что Гришенька пасовал. Было понятие и в его солдафонской башке: сиди, пока в тепле сидится…
XI
Тут грянули события, которые и нынешнего гетмана в сторону отодвинули – призраком встали прошлые тени…
Зародились-то они еще при гетмане Мазепе, который передался на сторону Карла XII. А у Мазепы переяславским полковником был Федор Мирович. После поражения шведского короля под Полтавой, штурма светлейшим князем Меншиковым главной крепости Мазепы – Батурина, Мирович, гол как сокол, ускакал в Польшу, бросив в Малороссии жену и двоих малолетних сыновей – Якова и Петра. Немало помучились подросшие сыновья, прежде чем один за другим выбились в люди, – хватка отцовская сказалась; Петр незнамо какими путями определился в секретари цесаревны Елизаветы Петровны, а Яков – в секретари к польскому посланнику графу Потоцкому. И все бы хорошо, да вздумалось им с отцом переписываться; польские-то перехваченные письма и навели на след – из чьего гнезда вылетели шустрые секретари. И вот в 1732 году тайна их жизни открылась – оба попали в Тайную же канцелярию. Мало кто выходил живым оттуда, но надо же – вышли братья! Калечными, однако живыми были сосланы в Сибирь, где и окончили жизнь свою.
Кто бы мог подумать, что низменная судьба сына Якова пересечется с ясновельможной судьбой нынешнего гетмана Разумовского! Да вот же – пересеклась. Василий Яковлевич Мирович после долгих мытарств подал в. подпоручики Смоленского пехотного полка. Но что это была за жизнь… Дедовские и отцовские именья все были конфискованы, жить приходилось на скудное жалованье. Слава богу, что сослуживцы не знали его родословную! И без того унижения хватало. Полковые офицеры, словно что-то чувствуя, третировали замкнутого, озлобленного, нищего подпоручика. А у того – непомерные амбиции за род свой поверженный. И не выслугой он собирался выбиться в генералы – нет, «случай», как тогда говорили все вокруг него. Был грамотен, начитан и по-своему прозорлив. Бессонными ночами и познал тайну двух последних дворцовых переворотов: 1741 года, когда на трон взошла Елизавета, и 1762 года, когда трон заняла Екатерина. В обоих переворотах, как со жгучей завистью установил Василий Мирович, решающую роль сыграли братья Разумовские. В первом случае – Алексей, во втором – Кирилл. Старший брат был теперь уже стар да и фаворит отошедшего царствия. Младший же пребывал в полном фаворе, как считал внук мазеповского предателя. Чем не повод для подражания?
«Они, нищие казаки, могли, а я, потомок старинной шляхты, не могу?!»
Вот и возомнил подпоручик, что может совершить такое же деяние. Надо было познакомиться если не со старшим, так с младшим Разумовским. Где его только перехватить?..
А гетман, вызванный Императрицей из Батурина, в ожидании отнюдь не светлой участи коротал время поблизости, в своем роскошном дворце на Мойке. Подпоручик, разумеется, не знал его нынешней беды да и знать не хотел. Одна мысль непреходящая в мозгу стучала: «Как попадают в «случай», как попадают!…» Ответ мог дать только сам баловень судьбы – нынешний гетман Разумовский.
В свободное от службы время Мирович прохаживался вдоль Мойки, иногда и близко подходил к воротам дворца. Но не ближе, чем допускал взгляд двух измайловцев, стоящих на часах у парадных дверей. Так-то живут командиры гвардейских полков! Что говорить – попробуй кто сунуться в дом хоть и к полковнику Смоленского, отнюдь не лучшего полка? А тут и подступиться-то страшно. Когда выезжали сбоку, видимо, из каретного двора, крытые коврами расписные легкие санки да вскидывала морды тройка вороных, Мирович с каким-то восторгом, забывая всю скопившуюся зависть, взирал на командира измайловцев. Иногда он был в форме, иногда в цивильном, но неизменно в звездах и лентах через плечо. В широко распахнутых дверях набрасывали ему поверх соболью, крытую зеленым бархатом шубу. Так и садился хозяин дворца в сани. Двое измайловцев вспрыгивали на запятки, приспособленные для стояния прислуги. Дальше – свист бича и ликующее, грозное: «Пади-и!…»
И где они, баловни судьбы, берут таких зверских кучеров? Ни к чему и охранные измайловцы – такой зверина и в одиночку отобьется от любой разбойничьей шайки.
Возвращался домой гетман ли, командир ли измайловцев – называй как знаешь – в самое разное время и всегда без сумасшедших окриков кучера. Видимо, дремал в санях. Навстречу слуги выскакивали и осторожно, будто стеклянного, выводили хозяина из саней, всем скопом, поддерживая под локотки, сопровождали по ступенькам под навес верхней площадки, на ярко горевшие под плошками ковры. Нечего было и думать, чтоб перехватить его сиятельство у подъезда. Если в городском кафтане – так в шею вышибут еще на нижних ступеньках, а ежели в форме – те же Измайловские сержанты освищут. Что для них пехотный подпоручик!
Но не зря столь много ночных часов проводил Мирович за чтением приключений разных авантюристов. Нравились ему такие люди. И по здравом размышлении он нашел способ, как проникнуть к его сиятельству.
Обладая хорошим почерком, он исполнял иногда приватные поручения командира своего полка; не зная, что внутри пакета, но с отменной каллиграфичностью надписывал сверху, под полковой печатью, что приказывали, прежде чем отвезти. Командир страшно гордился похвалами в адрес своих писарей; естественно, никто не знал, что писал подпоручик Мирович. Занимаясь таким непыльным делом, он примечал безалаберность своего молодого командира. Письма были, конечно, любовные, замаскированные под служебный вид. Отсюда и спешка. Наштампованные печатями пакеты валялись у полковника на столе в полном беспорядке. Ничего не стоило позаимствовать такой паке-тец. А с ним и сторожевые сержанты не страшны.
Кирилл Григорьевич, прибыв сегодня из Академии, которую тоже следовало навещать, только что отобедал и за кофий еще не садился, когда комнатный слуга доложил о приходе ординарца Смоленского полка.
Якшаться с ординарцами пехотных полков не хотелось – Государыня давно, сразу же после коронации, сняла с него обязанность командующего всеми петербургскими гарнизонами. Но и отказать коллеге-полковнику невозможно.
– Проси, – с некоторой досадой велел слуге.
Вошел пехотный подпоручик с пакетом в руке. Одного взгляда было достаточно, чтоб определить всю его сущность: беден, самолюбив и жаждет фортуны. С достоинством отдал офицерскую честь и без лишних слов заговорил, торопясь высказать все сразу:
– Ваше сиятельство Кирилл Григорьевич! Я приношу нижайшее извинение за обман. В пакете, – он потряс им, – простая бумага. – Не обессудьте, ваше сиятельство! – Он на глазах разорвал пакет и бросил в горящий камин. – Выслушайте, молю вас! У меня не было иного выхода, чтоб проникнуть к вам, просьба нижайшая…
Кирилл Григорьевич кивнул на кресло, покорно думая: «Денег просить будет…» Просьбы такие были не в новинку.
Поручик сел и, как бы угадав его мысли, без тени заискивания продолжил: – Я Василий Яковлевич Мирович. Возможно, вашему сиятельству, как гетману Малороссии, приходилось слышать нашу фамилию… Да, да, именно мой дед и был в заговоре с тогдашним гетманом Мазепой…