— Я хочу в склеп! — кричала Валентина, вновь колошматя его по спине. — Пустите! Пустите!
Не выпуская ее из рук, Александр задвинул на двери засов, и рухнул на кровать вместе со своей ношей. Валентина замерла и прошептала ему в лицо:
— Я не знаю, почему хочу в склеп, но хочу. Вы же отнесете меня туда?
— Я знаю, почему ты хочешь в склеп, — тихо, одними губами, прошептал граф. — Поэтому ты останешься здесь, со мной, и я ни на секунду не выпущу твоих запястий.
Александр сумел откинуть одеяло, дотащил себя и жену до подушки и укрыл обоих. Задергивать полог уже не было сил.
— Я вас ненавижу! — прошипела Валентина, когда он уткнулся носом в ее обнаженное плечо, вылезшее из надорванной рубашки.
— Ты полюбишь меня, — пробубнил он, не отрывая губ от бледной холодной кожи.
— У тебя нет выбора. Ты — моя жена.
— Вы обещали… — прошептала Валентина одними губами. — Вы обещали… дать мне время. Не надо, пожалуйста…
Александр вытащил из-под нее руку и убрал с ее бледного лица все еще влажные волосы.
— А ты обещаешь меня полюбить?
Она кивнула.
— Тогда спи, Тина… Но я все равно буду крепко держать тебя. Ты — большая обманщица…
— Я больше никогда не буду вам лгать, я обещаю…
— Вот уже и первая ложь. Ты — вилья. Вильи не держат обещаний.
— Как и вампиры? — прошептала Валентина, пытаясь увернуться от поцелуя.
— Да…
Он поймал ее губы и принялся искать последнюю застегнутую на рубашке пуговицу.
— Пожалуйста…
— Пожалуйста, не бойся… — он осторожно коснулся ее шеи. — Я больше не могу тебя укусить. Не могу убить. Мы мертвы. Мы оба мертвы… И я знаю твое мертвое тело лучше, чем знаешь его ты… Как же я могу показать тебе дочь раньше причины ее рождения? Где логика?
Он снова смотрел ей в глаза и видел их большими, как у живой.
— Тина, поцелуй меня первой и ты не пожалеешь об этом.
Она кивнула и потянулась руками к собственной груди, чтобы снять расстегнутую им рубашку, но лишь получила небольшую свободу, как рванула к краю кровати, но Александр поймал ее за ногу и подтянул к себе.
— Я же сказал, что не пущу! — прорычал он, освобождая от рубашки вторую ее руку. — Мы почти год прожили вместе. Я выучил все твои хитрости, вилья!
Валентина зажмурилась, увидев приближение его губ.
— Тина, обуздай свою природу, — он прижался губами к ее холодной щеке. — Не рвись в склеп. Они уже спрятали твои крылья. Их больше там нет.
— Какие крылья? — прошептала Валентина, так и не открыв глаз.
— Ты купила обережную рубаху и веришь, что сможешь обернуться лебедем, как только ее наденешь. Ты мечтаешь улететь от меня и от нашей дочери.
— Почему? — открыла наконец глаза Валентина.
— Не знаю, — пожал плечами граф, подтягивая ее обратно к подушкам. — Наверное, потому что не любишь меня.
— А дочь?
— И дочь не любишь, потому что она — моя, — Александр провел носом по ее щеке. — Так ты меня поцелуешь или мне целовать тебя самому?
— Целуйте сами. Мне страшно.
— Как любой невесте в первую брачную ночь…
Александр стянул с ноги войлочный сапог и запустил им в дверь. Он упал тихо, но Дору все же отошел от двери. Ива тут же выглянула в коридор из детской.
— Как это все понимать? — спросила она, стирая салфеткой со своих губ красную помаду. На ней уже было простое длинное платье.
— А чего ты хочешь понять? — пожал плечами юный граф. — Мы в сказке живем! У нас тут все через… одно место… Эта дура даже воскреснуть решила не на Пасху. Ну что?
Эмиль остановился у лестницы.
— Серджиу положил рубаху обратно в ларец под Библию и распятие. Сеньор Буэно приказал положить все это в погреб, объясняя такое свое решение тем, что вильи не выкосят алкогольных паров.
— А если он не прав? И она найдет рубаху и улетит? — выдохнул Дору.
Эмиль взглянул на свои руки.
— Тогда до следующей весны вниз башками под крышей висеть будем!
— А, может, чеснок в нее завернуть? — подала голос Ива.
Эмиль тяжело выдохнул:
— Чеснок? При чем тут вилья и чеснок?
— А чего она боится?
— Наша вилья, Ива, ничего не боится! Кроме поцелуев мужа. Верно, Дору?
Тот откинул с лица челку.
— Мне кажется, уже и этого не боится.
— Неужели она ребенка бросит? — не унималась Ива.
— Ну ты же сама мне сказку читала: женился мужик на прекрасной вилье, спрятав ее крылья. Родила она ему сына и стала умолять потанцевать одну ночь с подружками со своими… Ну, тот на радостях и дал ей крылья. Тоже не верил, что ребенка оставит, а она…
— Не люблю я трансильванские сказки, — насупилась Ива. — Мне больше по душе русская, которую Катерина рассказывала. Там царевич крадет рубаху у одного из лебедей, а лебедь потом дочкой князя Тьмы оказывается, имя не помню, и просит вернуть ей крылья и за это помогает справиться с отцом, а дальше они жили долго и счастливо.
— Врут все русские сказки, — убежденно выдал Дору. — Трансильванские правдивее. Мы убедились на собственной шкуре, пока вы путешествовали. С летучей мышью было бы намного проще, чем с этим белым лебедем.
— А мы все будем караулить девочку? — спросил Эмиль, зевая.
— Которую? Дочь или мать? — все так же устало улыбался Дору.
— С матерью мы всем скопом не справимся, — ответил с ухмылкой Эмиль. — Это Тина еще не проснулась. Завтра граф пожалеет, что не дождался пятницы.
— А вместе с ним пожалеем все мы! — расхохотался Дору уже в голос.
Глава 24 "Новая Валентина"
Солнце еще даже не думало опускаться за высокую гору, а сон окончательно оставил графа. Валентина спала рядом, уткнувшись лицом в подушку, но Александр по-прежнему держал ее за запястье: ласки лишили ее сил, но не желания свободы от семейных уз. А вырвись она из башни сейчас, горбун не сумеет защитить ребенка. А все вампиры останутся запертыми в замке до позднего весеннего заката.
— Александр, — даже его вампирскому слуху осталось непонятным, что преобладало в голосе проснувшейся графини: просьба или приказ. — Вы порвали рубашку, дайте мне другую одежду…
— Еще не вечер. Закутайся в простынь и спи. Я не отпущу тебя.
— Дотащите меня до шкафа, и я сама возьму одежду.
— Спи, Тина, иначе я тебя поцелую…
Он не поворачивал головы и сейчас гадал, замолчала ли она только или еще и глаза закрыла. Она точно не спала — он чувствовал, как она проверяет на крепость его хватку.
— А могу ли я надеть…
Граф замер, гадая теперь, попросит она платье или эти проклятые джинсы.
— Свадебное платье?
Граф чуть не поперхнулся по живой привычке.
— Тебе будет неудобно в нем спать…
— А я не буду в нем спать, я буду в нем танцевать! — голос ее прозвучал твердо, как прежде голос вильи. Только теперь в нем, вместо злости, чувствовалась непоколебимая уверенность. — Я ведь русалка, вы сами сказали. А русалки любят танцевать, верно?
Руки графа медленно скользнула вверх по руке и замерла на набухшей молоком груди. Он закусил губу, но не смог сдержать желания коснуться пальцем упругого соска.
— Мне больно.
— Я знаю.
Он перевернулся на живот, и, когда сомкнул на соске губы, Валентина со стоном вдавила затылок в подушку. На язык вампира мгновенно брызнули желтовато- белые капли, и он отстранился, но тут же, точно в привычном кровавом тумане, который теперь, правда, походил на снегопад, увидел, как молоко проступило уже и на втором соске. Поддаваясь порыву, он коснулся языком набухшего бугорка, и в этот раз Валентина не дернулась и не сделала попытки отстраниться. Когда же Александр решил, что довольно облегчил ей страдания, и попытался уйти на свою подушку, Валентина запустила пальцы в его волосы до сладостной дрожи знакомым движением и вернула на грудь.
Привкус молока на губах казался вампиру странным — сладковато-ванильным, приторно-дурманящим, до боли знакомо-живым… Молоко не капало, а струилось по горлу, гася вспыхнувший в нем знойный пожар вечерней жажды, будто молоко было теплой кровью.