- Роман, ты не поверишь, специально знакомлюсь с молоденькими вдовами... - на этот раз хихикнул Панин, пропуская мимо ушей доводы разума. - Ничего не шевелится. Не-е-е-т, не там! - уточнил на удивлённый взгляд Базлова. - А в душе! Душа - это такая штука... - он смягчил взгляд, дёрнул щекой, - сам понимаешь...
Панина же всегда изумляла покладистость Базлова; он привык, что все большие люди обычно агрессивны, по крайней мере, так было в Кемерове, а Базлов - сплошной парадокс буйвола, то есть его красная линия, за которую нельзя заступать, была неочевидна. И Паниным порой овладевал азарт на свой страх и риск пересечь эту самую красную линию. Делать этого, конечно, было нельзя ни в коем случае, но какой-то зловредный чёртик всё время понуждал Панина к экспериментам. Вот он и прошёлся насчёт души, полагая, что с этим делом у Базлова не всё в порядке. Знал он кое-что о странном друге Базлова - Ингваре Кольском, но помалкивал, например об "аддерале", пластинку которого видел как-то у него в руках. У каждого свои скелеты в шкафу. Ингвар Кольский, безусловно, выпадал из круга знакомых банкира, хотя, как и Базлов, позиционировал себя бывшим артистом балета. Богемная личность, с седой косичкой, судя по всему, пробавляющийся не очень удачно не только на стезе хореографии и наркотиков, но и ещё кое-чем непонятным. Последнее время Базлов чурался его, не приглашал даже в баню, поэтому, считал Панин, с душой Базлова явные проблемы. Но это было тайной, которую П Панина оставил на закуску; она щекотала нервы, давала повод к размышлениям и служила спусковым крючком для пьяных, сценарных фантазий, но не больше. Прошлое делает людей рабами рассудка, обычно думал Панин; это тебе не банальный театр или съёмочная площадка, это непредсказуемая жизнь!
- Понимаю, - согласился Базлов так, чтобы не вывалиться из доверительного разговора, который был дороже золота. - Поэтому ты и бросил Алису? - вырвалось у него прежде, чем он успел пожалеть об этом.
В подростковом возрасте отец давал ему гормон роста, иначе он, как и родители, не вырос бы выше ста пятидесяти сантиметров, на радостях он и вымахал громилой, и одно время страшно конфузился из-за своего роста, пока не понял его преимущества.
- Э-э-э-э... - живо обернулся Панин. - Она что... тебя интересует?! - сделал паузу так, как только умел один он, с трехкратным значением, с нахальством, с презрительной миной и с готовностью к драке. При этом левый глаз у него вдруг стал злющим-презлющим. - Дарю! - великодушно добавил он на обертоне, обещая массу удовольствия и впечатлений, наблюдая на лице Базлова гримасу сожаления, впрочем, намеренно возвращаясь к зеркалу, чтобы не только ущемить насмерть, но и, как женщина, заняться ресницами, потому что у него была роль шута короля Лира и подобными язвительными разговорами, кроме всего прочего, он входил в образ, который должен быть едким, как хлорка, пролитая на пол.
Из-за того, что он использовал людей, как подушечку для игл, его мало кто понимал. Даже та самая Алиса.
- Нет, что ты! - испугался Базлов после молчания, которому не был рад.
В свою очередь, Базлов терпел Панина, как можно терпеть только морской прибой, потому что Панин был великолепен и одновременно прост. Великолепен, потому что непонятен, а прост, потому что доступен. "Я не актёр, - обычно говорил он, - я имитатор реальности". Слово "реальность" звучало в его исполнении, как слово "космос", со всей вытекающей отсюда абстрактностью; и Базлов терялся, в балете всё было проще, духовная накачка, конечно, существовала, но не на такой уровне, а здесь закладывалась буквально с надрывом души.
- Обабиться решил?! Давай забирай со всеми манатками и комплексами. Мне не жалко! - бросил Панин, но голос у него всё-таки дрогнул, потому что он всё ещё любил её и не представлял в объятьях другого. - Будешь для неё роли клянчить!
Был у него друг, актёр Фёдор Березин. Надо сказать, неплохой актёр, правда, ещё более косноязычный. Однако через десять лет дружбы Панин понял, что существуют люди, для которых прошлое не играет никакой роли; когда ты набиваешься в друзья, цена твоей преданности падает. И пока он разгадывал эту загадку, то так и мучился, словно с похмелья. Зато потом, всё сделалось легко и просто, и он ни секунды не жалел, что перестал общаться с другом, который годен, оказывается, только на короткий рывок. К счастью, Базлов был из другого теста, и душа у него ещё не зачерствела.
- Ну, знаешь! - решил обидеться Базлов и выскочил из уборной.
Это выглядело несколько комично: огромный, как Илья Муромец, он двигался с грациозностью лани и поэтому ничего не задел, не разбил и даже не вышиб дверь. Знаменитые усы развевались у него, как мочало у китайского дракона.
Панин не знал, что от бешенства Базлова спасало заторможенное состояние, в которое он впадал, когда у него возникал конфликт. Это свойство и уберегало его от тюрьмы, иначе бы он давно случайно кого-нибудь убил и парился бы на нарах.
- Псих! - бросил Панин, провожая его гневливым взглядом и вытирая жирные пятна на зеркале, потом напялил колпак с ослиными ушами и колокольчиками.
Он был среднего роста, с раскосыми татарскими глазами. Хорошо сложён и быстр в движениях. Слева на лбу у него красовался давний шрам, полученный в дорожно-транспортном происшествии.
Когда он уже играл сцену с Освальдом и сделал очередную ненужную паузу, вместо того, чтобы съязвить и тем самым по сюжету накликать на себя беду, Кирилл Дубасов, режиссёр киносъёмочного процесса, не выдержал и, как обычно, засипел, булькая остатками лёгких:
- Стоп! - И спросил после тяжёлого молчания: - Андрей... что с тобой?.. Ты играешь, как студент первого курса. Где огонь? Где искры? Озарение, наконец?!
- Кирилл Васильевич, не поверите, слова забыл, - промямлил, краснея, Панин.
Но больше всего он почему-то стеснялся не партнёра, артиста Ивана Соляникова, который давно всё понял, а главного оператора, хотя тот словесно не выказывал никаких эмоций, но его выдавали глаза, которые наравне с режиссером метали искры. Что касается осветителей и прочих, то их не было видно за галогенными лампами, хотя, они и присутствовали незримо, как тени.
- Не годится! - Кирилл Дубасов, по привычке дёрнулся за ингалятором, потом задрал очки на лоб, внимательно посмотрел на Панина опять же с выдержкой в целую минуту, что являлось актом педагогического воздействия, и сказал. - Поверю любому другому, а тебе, извини, нет. Слова должны отскакивать, как пинг-понговые шарики от ракетки. Ты же на рожон лезешь, ещё мгновение, и он тебе за правду голову оторвёт, а у тебя какая-то каша по забору. Думаешь не о том!
- Я исправлюсь, Кирилл Васильевич, я всё сделаю правильно, - уживчиво прижал к груди руки Панин и расшаркался.
- Не надо мне кланяться! Не надо! Думаешь, мне легко?! Лучше играй! - в сердцах махнул Кирилл Дубасов, узрев в Панине очередное скоморошество. - Перерыв нужен?!
- Не нужен! - заверил Панин.
- Отлично! Сцену сначала! Приготовились!
Между тем, Панин почему-то совершенно некстати вспомнил давний разговор с Базловым, и в этом разговоре Базлов высказался в том смысле, что женщину, которая ему нравится, он может домогаться годами. На семейные передряги всякая сволочь слетается, решил Панин, и ревность схватила его за горло. Правду говорила мама: "Бывают дни похуже!"