Где же ты были двадцать лет назад? - с горечью думал Панин, взирая на Валентина Холода, где? А ведь я с тех пор совсем не изменился. Я остался прежним раздолбаем и вахлаком, помешанным на кино. Почему же меня все так вдруг полюбили?! Почему готовы носить за мной чемоданы и подавать кофе в постель? Почему? Потом что талант! Талантище!
Гордость за самого себя обхватила его.
- Значит, можно надеяться на ваше положительное решение?! - крикнул вдогонку Валентин Холод. - Только без обид?! Рыба!
- Можно, - живо обернулся Панин. - Можно! Даже нужно! - уточнил он, почти не кривя душой, ибо был почти уверен в сотрудничестве с Макаровым, но не сейчас, а позже, в далёком, неопределённом будущем.
В сумраке чёрного хода было заметно, что лицо у Валентина Холода вдруг разгладилось, а в глазах промелькнуло неподдельное счастье, несомненно, он даже подпрыгнул от восторга, но Панин этого уже не видел.
Везёт же людям, кто-то ещё способен на чувства. Панин выскочил на улицу в мартовскую слякоть и поднял воротник куртки, а уши на шапке, наоборот, опустил и пошёл легкой походкой по чёрной тропинке мимо зелёного самолета, мимо зенитки, торчащей в небо, и другой бутафории, которая в сереющих сумерках принимала самые причудливые очертания.
Чувствовал себя Панин примерно так, как чувствуют себя большинство людей вечером в пятницу, то есть легко и беззаботно, если бы не размолвка с Кириллом Дубасовым и если бы не Базлов со своими откровениями. Замечания Дубасова не произвели на Панина никакого впечатления: режиссёр для того и создан, чтобы блюсти порядок. А вот Базлов задел за живое. Любил Панин ещё своего Бельчонка и не хотел её отдавать в лапы никому другому, тем более другу.
Своей машины у него не было из принципиальных соображений. В две тысячи шестом на съёмках фильма "Стервецы" в Даугавпилсе он сел за руль и попал в аварию. Погибла переводчица Лазарева из Ялты; после больницы, операции и пластины в голове он даже не мог вспомнить её имени - только лицо с бессовестными глазами. Она приходила к нему в минуты его отчаяния и спрашивала: "Что же ты со мной так, Андрей?!" И каждый раз он испытывал такое огромной чувство вины, что хоть в петлю лезь. Никому не говорил об этом, даже Бельчонку, потому что она не поняла бы, а приревновала; только часто разговаривал с Лазаревой и называл её Светкой или Котей. Получалось, она одна его понимала. И то, что он на некоторое время забыл её, естественная вина Бельчонка. С тех пор он предпочитал общественный транспорт и услуги Базлова, который мастерски водил свою железную "бешку".
Бельчонок жила в Черёмушках, где он двенадцать лет назад купил ей четырехкомнатную квартиру. Сам же он предпочитал свою берлогу - "двушку" на Балаклавском, где отлёживался после съёмок и душевных пертурбаций; семья для душевных страданий не годилась, потому что за последние два года Бельчонок сильно изменилась: утратила ту душевную чуткость, которая когда-то грела Панина, стала грубее, требовательной, а главное, перестала извиняться за скандалы. Замирения носили характер явного закрепощения или отнесённого возмездия; и Панин хлебнул семейного счастья по полной. Все её претензии были связаны с профессиональной неудовлетворенностью, и Панин мало в чём мог помочь, разве что ролями, но и здесь, естественно, было не всё так просто, потому что Панин просить не умел и не любил, киношники воспринимали просьбы как слабость и всенепременно пытались воспользоваться ситуацией в своих целях.
Панин прошёл на улицу Косыгина, поймал частника.
- Два "косаря"! - нагло прокричал водитель, хитро поглядывая из-под кепки.
Мокрый снег летел косо, и водитель даже не опустил стекло, что само по себе уже было невежливо.
- Запросто! - так же громко ответил Панин и ввалился на сидение рядом.
Нехорошее предчувствие, посетившее его, но он отнёс его на счёт мелких неприятностей и постарался о нём не думать.
До поворота на Мичуринский проспект они ехали молча. Потом водитель, кряхтя, завозился на своём месте и стал поглядывать.
- А я вас узнал, - сказал он.
Панин покосился. Затылок у водителя оказался складчатым, а лицо - самоуверенным и глуповатым, на нем явно читалось сожаление, что мало слупил со знаменитости.
- Ну и как? - не менее глупее спросил Панин.
- Да никак, - весело ответил водитель.
Правую бровь у него рассекал грубый шрам забияки. Веко было рваным.
- В смысле?! - живо удивился Панин.
- В кино вы значительнее, - поведал водитель без всякого пиетета.
- А в жизни?! - не удержался Панин.
Водитель цыкнул сквозь зубы:
- А в жизни так себе, маленький.
- Ты это.... - Панин вдруг ощутил, как от предчувствия драки нервно покалывают кончики пальцев, - не заговаривайся, что я тебе кум, что ли?
- А то что?.. - насмешливо спросил водитель, на мгновение бросая руль.
Машина вильнула, водитель снова схватился за руль.
- За дорогой следи! - зло посоветовал Панин.
Он уже пожалел, что не поехал на метро, до которого, правда, надо было ещё топать по мартовской слякоти. Подвели лень и желание побыстрее увидеть Бельчонка, то бишь Алису.
- Не боись, я двадцать лет вожу, - сказал водитель, но голос остался враждебным.
- Я и не боюсь, - Панин подумал, что Бельчонок наверняка приготовила ужин и на столе стоит его любимое красное "аламос" и горят свечи.
Забытое чувство нетерпения охватило его. Он любил её, как и прежде, только за этими гонками на супердлинные дистанции стал забывать. С годами ты становишься эгоистом, вспомнил он свои мысли о женщинах, но обобщать не стал, не хотел быть циником даже для самого себя. Я снова жажду пережить всё, что связано с Бельчонком, думал он и сделал маленькое открытие: все эти волнения, тревоги и даже скандалы; оказывается, они нужны человеку, как сладкая, ноющая боль. Кто бы мог подумать?! С возрастом ты начинаешь мыслить не категориями дня, а категориями лет, понял он.
- В кино можно быть крутым, а в реальной жизни очко играет, - напомнил водитель о себе и многозначительно покосился.
Панин благоразумно промолчал: его часто задевали, должно быть, из-за далеко не интеллигентной физиономии. В последние годы Панин научился прятать лицо и в метро смотреть мимо людей, не с кем не встречаясь взглядом, иначе навязчиво просили автограф или сфотографироваться на память. На Ломоносовском проспекте в виду строящихся высоток, водитель снова завёлся:
- А вообще, я наше кино не люблю, - поведал он, - дерьмо одно!
- Это почему?! - снова не удержался Панин, хотя дал себе слово доехать без приключений.
- Артисты хреновые, а режиссеры ещё хуже, даже "Матрицу" или "Аватар" скопировать не могут.
Панин вспомнил о режиссере Городецкой, которая работала в неблагодарном стиле ремейка и тоже имела взгляды на него, Панина, но пока он её игнорировал: "Пусть созреет!"
- Всё! - взорвался Панин. - Останови, я выйду!
- Деньги вперёд! - потребовал водитель, и глаза у него налилось кровью.