Потом на кухне зазвонил мобильник, и он услышал её шершавый голос. Через секунду, ни мгновением больше, она стремительно вошли и сказала, протягивая:
- Звонит твой друг. Сказал, что вы поссорились. Беспокоится за тебя.
Лицо у неё было вытянутым, а глаза обиженными.
- Алло! Роман! - хихикнул он, скоморошествуя и одновременно изображая друга. - Всё нормально! Я дома! Ужинаю при свечах! Чего со мной может случится?!
Он показал ей, мол, садись, откупоривай, чего терять время?
- Я чего звоню... - начал Базлов.
- Не волнуйся, не волнуйся! - перебил его Панин в знак того, что всё забыто, - я дома, в родной постели, с родной женой.
Последнее он сказал недвусмысленно, но прозвучало так, словно Панин ни сном ни духом не мог подумать ни о чём предосудительном, но... на всякий случай предупреждал.
- Я позвоню тебе, - добродушно прогудел в трубку Базлов и отключился.
- Помирились? - спросила Алиса отчуждённо.
А ещё у неё были прекрасные тяжелые, материнские веки, которые вызывали ощущение благосклонности, и Панин не переставал любоваться ими и через пятнадцать лет.
- Иди сюда, - сказал он, кряхтя, и словно потянулся за непосильной ношей.
Телефон отлетел на подушку, друг был забыл, и наступила совсем другая эпоха.
- У меня там курица... - Лицо у неё вмиг сделалось родным, доступным, а главное, было источником счастья, от которого он по глупости решил отказаться.
- К чёрту курицу! - фыркнул он, и его татарские глаза превратились в щёлочки.
***
Утром, естественно, проснулся опустошённым и голодным, как чёрт. Скользнул в неглиже на кухню набить рот холодной курицей и вернуться, чтобы заняться любовью, но взглянув на часы, выругался. Времени осталось только-только, чтобы привести себя в порядок и вызвать такси.
- Я ухожу, - сказал с надеждой, что она проснётся.
Грива рыжих волос, торчащих из-под одеяла, вызвала раздражение. Почему? - думал он, почему я её разлюбил? Когда это произошло? Надо перешагнуть через пустоту и не упасть; его спасло только чувство самосохранения. Потому что кто-то, не помню, кто, вспомнил он, сказал, что первая жена - от бога, а вторая от лукавого, остальным ты подавно ничем не обязан. Получается, что Татьяна Кутузова - это всё, а Бельчонок - так себе. Таня Кутузова была его первой женой студенческих лет, её родня сделал всё, чтобы их развести. Ерунда какая-то, думал он, просто ты опустошён, и романтики в тебе нуль; обратная сторона профессии; ты только мнишь, что всё можешь, а на самом деле, ты ни на что не годен; остаётся одна работа, и только одна работа. И всё потому что Бельчонок даже не вторая твоя жена, и здесь ты попался, потому что, когда женишься третий, четвёртый раз, ловушки не видишь, как пропасти под ногами. Ты воображаешь, что всё будет, как с первой, а так не бывает: отныне ты не можешь жить без оглядки на ту, прошлую жизнь, даже если ты очень счастлив. Ты оборачиваешься, но там тебя уже нет. Всё предопределенно, время - это безжалостная ловушка! Это открытие стоило ему седых волос на висках.
Винить надо, прежде всего самого, себя, ибо ты сам приучил Бельчонка не подниматься раньше себя, не заправлять постель и не готовить завтрак, вести праздный образ жизни, долженствующий подвигать к великому, то бишь к очередной роли, которая помогает сделать ещё на один шаг к славе.
С этими странными, как провидение, мыслями он умылся, нарочно громко фыркая, побрился, и тут его осенило, да так, что он застыл над раковиной с щёткой в зубах. Вначале мысль казалась запредельно грубой и даже неприятной на вкус, но затем он пришёл к выводу, что только таким образом можно разрешить все сомнения насчёт Базлова и тогда всё встанет на свои места, и можно будет ехать в Выборг или куда там ещё с лёгким сердцем.
Он оделся, обулся. Нашёл лист бумаги и крупным, разборчивым почерком написал: "Прости, разлюбил, ухожу!" Положил на видное место, нарочно громко хлопнул входной дверью, а сам пробежал на цыпочках и спрятался за диваном. К чёрту съемки! - решил он.
Прошло с полчаса. Панину уже надоело лежать, съежившись, он уже было подумывал плюнуть на всё и отправиться на поклон к приставучему Дубасову, как наконец услышал, что Алиса проснулась и вошла в комнату, шурша халатом. Должно быть, она сразу увидела листок, потому что с минуту стояла гробовая тишина, слышно было, как на кухне в раковину капает вода. Читает, самодовольно решил Панин и представил её лицо. Оно должно было отражать горе "в высшей степени проявления", так говорили в МХАТе. Из-за жалости к жене Панин уже хотел раскаяться в своей подлости, но тут услышал то, что повергло его в шок: она засмеялась, как серебряный колокольчик. Был у них такой реквизит, подаренный режиссером Савушкиным. Она смеялась так, как не смеялась никогда в жизни, но смех был не истерический, а счастливый.
Алиса ещё смеялась, а Панин уже покрывался смертельным потом и исходил справедливым гневом рогоносца. Затем он услышал следующее:
- Здравствуй, дорогой! Я свободна! Мой праведный оставил записку, что ушёл с концами! Сохранить записку? А как же! Обя-за-тель-но! Я еду к тебе, и мы обсудим наши планы!
Перед глазами Панина всё поплыло, диван качнулся, а люстра почему-то лежала на боку. Однако выскочить из засады и уличить жену в измене, не было сил, подвела жалость к самому себе.
Панин ждал, что будет дальше, и как низко она падёт, может быть, пригласит Базлова сюда, и тогда он их застукает? Однако жена быстренько оделась и исчезла, беззаботно хлопнув дверью.
Панин выбрался из-за дивана в испарине, проклиная всё на свете, а больше всего - свою неудавшуюся жизнь. Всё было кончено. Обычно бросал он, а здесь его не бросили, нет, его предали, и кто, мать его детей, та, на которую он больше всего надеялся и которой всецело, без остатка доверял.
На полусогнутых доплёлся и немигающее, как осьминог, посмотрел. В приписке к его посланию значилось: "Дорогой, штора смята, а из-за дивана точат твои ноги. Убежала в "ночной" за молоком к завтраку. Жди! Целую, твой Бельчонок!" Хочешь быть счастливым, не ройся в прошлом, понял он и с облегчением вздохнул. Правду говорила мама: "Бывают дни похуже!" Требовалось срочно выпить.
То ли под воздействием момента, то ли в знак благодарности, что она предпочла его, а не усатого Базлова, он предложил ей поехать с собой на съёмки.
- А как же Маша и Серёжа? - спросила она, раскрасневшись с мороза.
- Маме сплавишь! - бездумно сказал он, принимая от неё сумки.
- На пару недель, не больше! - решилась она, заглядывая ему глаза, которые на этот раз оказались решительными, и с души у неё отлегло.
- Идёт, - легко согласился он на пороге кухни.
Ему повезло. Съёмки в тот день отменили по случаю праздника "Восьмое марта". Оказывается, помреж всё перепутал. Над ним после этого долго потешались. А Кирилл Дубасов высказался о помреже в том смысле, что он склеротик. Этому склеротику было всего-то тридцать два года.