Английский посол сэр Джордж Бьюкенен и французский посол месье Палеолог обсуждали в кабинете у Штюрмера текст сообщения для печати о согласии Англии передать России Константинополь и Дарданеллы. Штюрмер в расшитом золотыми галунами мундире был развязно весел, поминутно неуклюже шутил и сам громогласно хохотал над своими утками, поглаживая свою ассирийскую бороду и расправляя кинжальные усы. Бьюкенен с непроницаемо замкнутым лицом наблюдал за ним: «Неужели он забыл вчерашнюю Думу, где Милюков назвал его изменником? Или он никого и ничего не боится и ему наплевать на все?»
Дочитав текст сообщения, Штюрмер передал его стоявшему рядом с нахмуренным, тяжелым, совсем нефранцузским лицом Палеологу.
— Все распрекрасно? — самодовольно спросил Штюрмер и вдруг рассмеялся — Господин Палеолог, с чего это вы столь печальны? Завидуете английскому коллеге, ха-ха-ха! А счастье было так близко: Дарданеллы — России и вам овация такая же, как вашему коллеге. Но Франция почему-то промедлила…
Бьюкенен не сводил пристальных глаз со Штюрмера — неужели он не понимает, что овацию в Думе вызвал вовсе не Константинополь — она была демонстрацией против немецких политиков, пытающихся оклеветать Англию? Понимает он или нет? Поразительно!.. Однако уточнить это Бьюкенен сдержался, промолчал. Палеолог ничего не ответил Штюрмеру, даже не улыбнулся его смеху и откровенно смотрел на Бьюкенена, ожидая, когда он начнет прощаться…
Они уже направились к двери после ритуала прощания, когда Штюрмер попросил Бьюкенена остаться на минутку.
Извинившись перед Палеологом, Бьюкенен вернулся к столу премьера, но в кресло не сел.
— Я подаю в суд на Милюкова за его хулиганскую речь, — злобно сказал Штюрмер и тоже встал.
Бьюкенен молча ждал, неприступно строгий и элегантный.
— Но мне необходима ваша консультация… — Штюрмер взял со стола лист бумаги и продолжал — Вот два места из его речи, где он упоминает вас, помните? Вы разрешили ему ссылаться на вас?
— Я не являюсь его консультантом, — холодно ответил Бьюкенен. — Однако по существу сказанного Милюковым в отношении антианглийской кампании у меня с ним разночтения нет.
Штюрмер в изумлении вылупил свои бессмысленные светлые глаза:
— Но, бог мой, кто же, по-вашему, лидер антибританской кампании?
— Вот это я и пытаюсь установить, — ответил Бьюкенен.
— Если установите, умоляю вас, поставьте меня в известность, — попросил Штюрмер, прижимая короткие руки к золоченой груди.
Под белыми, аккуратно подбритыми усами Бьюкенена возникла и погасла усмешка:
— Ваше превосходительство, у вас же есть сильный министр внутренних дел, есть полиция, специальные службы, и с их помощью вы все можете узнать гораздо скорее… — И, поклонившись, добавил — Вам стоит только этого захотеть.
Штюрмер стоял и долго смотрел на закрывшуюся за Бьюке-неном дверь. Его мелкий ум интригана не мог охватить всей сложности создавшейся вокруг него ситуации, но, как чуткая собака, он чувствовал опасность и решил не откладывая ехать в Царское Село — матушка царица Александра Федоровна, как всегда, направит его мысли куда следует…
Немедля он позвонил в Царское Село, но адъютант царицы ответил, что царица больна и принять не может…
У России в это время было две императрицы. Жена Николая Александра Федоровна и его мать Мария Федоровна — вдова покойного царя Александра. Старая императрица была женщина неглупая, властная, к царствованию сына она относилась весьма критически, а его брак с Александрой Федоровной считала несчастьем своего царского рода. Она пыталась влиять на сына и вырвать его из-под власти супруги, но сделать ей это было очень трудно.
Существование в России двух императриц и связанные с этим ситуации пытались использовать английская и немецкая разведки. Так, Бьюкенен в своих дневниках прямо признает, что он имел регулярную информацию о настроениях в окружении Марии Федоровны, знал о предпринимавшихся ею шагах и имел возможность давать ей советы.
Немецкая разведка прекрасно понимала, какую опасность для германских интересов представляет влияние на Николая его матери с ее яростной антигерманской позицией. Мария Федоровна прекрасно знала немецкую императорскую семью, знала, что представляет собой кайзер Вильгельм, которого она называла не иначе как «однорукое ничтожество»: немецкий император с детства имел одну неразвитую руку, и у него была разработана целая система декоративных способов скрытия этого физического недостатка. Именно из окружения Марии Федоровны попадали в печать материалы с опасно достоверными фактами, свидетельствующими о недалеком уме и лживости Вильгельма, об ироническом и даже презрительном отношении к нему признанных умов Германии.