Николай побаивался матери, но она была далеко, жила в это время в Киеве, а Александра Федоровна с ее советниками была рядом. Во время редких в последнее время свиданий с сыном Мария Федоровна старалась воздействовать на него, взывала к его монаршему самолюбию, раскрывала ему губительность многих его действий под влиянием жены. Он не раз поддавался нажиму матери и обещал что-то исправить, но, возвращаясь затем к супруге, тут же отказывался от своих обещаний. И он все больше верил жене, внушавшей ему мысль, что его мать просто ненавидит ее, ревнует его к ней и хочет ей насолить и разрушить их счастливый брак.
Но в случае со Штюрмером все-таки победила Мария Федоровна. Когда Штюрмер отправился в Царское Село, чтобы рассказать царице о скандальном заседании Думы, где его назвали изменником, и получить от нее спасительные советы, именно в этот день Николай вернулся из Киева от матери.
Подробных и точных данных об этой их встрече нет, но, судя по всему, разговор у них был очень серьезный, он поверг Николая в большую тревогу и растерянность. Но так или иначе, Штюрмер с поста премьера был устранен, и все попытки Александры Федоровны предотвратить это ни к чему не привели. Разве только форма устранения была сделана внешне почетной для Штюрмера.
Внезапная катастрофа Штюрмера принесла большое огорчение германской разведке. «Штюрмер уже одной своей фамилией создал для нас благоприятную атмосферу», — писал в своих воспоминаниях руководитель немецкой военной разведки полковник Николаи.
Английская разведка это событие занесла в свой актив…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Алексей Иванович Путилов имел деловую квартиру на Большой Конюшенной улице, недалеко от дома, где помещалось правление путиловских заводов. Почти всегда окна этой квартиры были задернуты шторами. Хозяин приезжал сюда только по делу и ненадолго, поэтому в квартире не было никаких слуг. Обставлены только две комнаты — кабинет и гостиная. Вдоль стен кабинета стояли шкафы с томами различных энциклопедий и справочников. На особом столе лежали сброшюрованные комплекты столичных газет. У стены небольшой письменный стол, над которым висел портрет отца Путилова — старика с таким же, как у сына, аскетическим лицом, чем-то напоминающим лик Христа. Перед столом в беспорядке стояли глубокие кожаные кресла. Громадные окна из целого стекла закрывали тяжелые гардины.
Здесь в сумрачный ноябрьский день собрались могущественные люди русского капитала — Вышнеградский, Коновалов и Коншин. Именно они первыми приглашены к Путилову не случайно. Александр Иванович Вышнеградский — директор-распорядитель Петроградского международного коммерческого банка, у него в руках заграничные связи русского капитала. Алексей Владимирович Коншин — владелец суконных фабрик, глава торгово-промышленного банка. Здесь были сосредоточены основные капиталовложения в промышленность и торговлю. Александр Иванович Коновалов — мануфактурный король России. Все они владели громадными личными капиталами и были из тех, кто находился на вершине сложного разветвленного клана русских капиталистов. И они еще молоды, полны сил. Только одному из них — Коншину — под шестьдесят, остальные еще не достигли своего пятидесятилетия, а Путилову через несколько дней будет пятьдесят лет.
Отрезанный толстыми гардинами от хмурого дня, кабинет залит ярким светом огромной многоярусной люстры. Глубокие кожаные кресла, казалось, стояли беспорядочно, и каждый сидящий чувствовал себя как бы сам по себе. Сам Путилов сидел в таком положении, что видел всех. Прямо перед ним, положив ногу на ногу, сидел Вышнеградский — моложавый, приторно красивый, по моде одетый — черные полосатые брюки, серый сюртук с черной оторочкой на лацканах, остроносые лаковые туфли с гамашами, тонкие усики, маленькая холеная бородка, рыжеватые волосы на английский пробор. Сколько времени бесполезно тратит он на светскую жизнь, на всякие выставки, вернисажи, премьеры! А делец меж тем первоклассный. И свои деньги растит, и банк ведет хорошо. Путилов знает, как он из-под носа у двух банков перехватил зарубежный кредит на строительство морского флота. Блеск! С ним ухо держи востро, но в деле, ради которого они собрались, он может быть очень полезен — через его банк жилы русского капитала тянутся за границу и обратно…
Чуть позади него, правей, сидит Коншин — выглядывает из глубокого кресла, как медведь из берлоги, — крупный, какой-то косматый, а глазки маленькие, злые. Он один здесь из прошлого века, как и все его суконные фабрики, о которых что ни год поднимается шум, что там невозможно тяжелые условия труда. Он и торгово-промышленный банк ведет по старинке, и это по душе купцам и промышленникам средней руки, им это кажется более надежным. Но свой капитал растит лихо. Сколько ему дает одно шинельное сукно, заказ на которое он получил вовремя… Он копейку даром не отдаст, и если поймет, что революция может отнять у него все, то должен как раненый медведь ринуться в бой…