Холодные, цвета осеннего петербургского неба, глаза царя округлились, как у разъяренной кошки.
— «Злобная шутка над обществом!» — повторил он, больно дергая себя за бакенбарду. — А кто это общество? Поповичи-студенты, мещане-адвокаты, мужицкие сыновья — народные учителя, пехотные поручики, не имеющие калош, чиновники и, конечно, сами господа журналисты.
Parbleu! [33] Распустились газетные писаки! Отец умел держать их в тугой узде! При нем Булгарины да Гречи являлись еженедельно в штаб жандармского корпуса и докладывали о чем и как будут писать. А теперь, voila [34], свобода печати!
Он положил руки на стол, то сжимая, то разжимая кулаки. С каким наслаждением давил бы этих писак, вот так, чтобы сок из них потек! Позволил бы печатать только таксы на мясо и хлеб да объявления о продаже жеребцов и колясок! Пример берут с проклятого «Колокола»! Даже в ящиках его царского стола лежат «Колокол» и «Полярная Звезда». Получил их городской почтой, как простой смертный. Черт с ним, с аляскинским золотом! Золото в Сибири открыли. Не посылать же ради этого мифического золота в Аляску армию и флот. Без оружия американские владения не отстоять. Англичане начали открыто говорить в парламенте и писать в газетах об изгнании русских из Аляски. Англичан поддерживает, тоже открыто, Луи Наполеон, этот quisi-император из адвокатского рода.. Диспозия весьма нехороша! Посылать через всю Сибирь армию, а через два океана флот и получить на далеких аляскинских берегах новый Севастополь, новый позор на всю Европу? Нет, господа журналисты, вашему так называемому обществу нет дела до повелений, исходящих с высоты престола! Аляска будет продана Америке!
Он сморщил нос, будто услышал дурной запах.
С презрением он подумал об этой стране лавочников и менял, об их неотесанных президентах, об их нелепых послах, не умеющих танцевать полонез и напивающихся на придворных куртагах, как армейские штабс-капитаны. А приходится дружить с этой торгашеской страной. Вот именно, приходится!
В Кронштадте стоит сейчас американский броненосец «Миантономо». Командиру корабля поручено поздравить императора со спасением от пули Каракозова. Ловкий, черт возьми, ход! Республиканское правительство поздравляет русского императора со спасением от пули республиканца! А в Севастополь на пароходе «Город квакеров» прибыла целая орда их вояжеров. Через министра двора они просят дать им аудиенцию. Очень неприятно, что среди них есть и писака, какой-то Марк Твен. О, бог мой, что за нелепая фамилия — Ометка Два! Черт его знает, что он потом напишет! А придется их принять. Опять — придется! Козлобородым, пропахшим бакалейной лавочкой джентльменам отвечено, что император примет их в Ливадии, в летнем крымском дворце.
Он улыбнулся, вспомнив остроту по этому поводу одной из фрейлин: «Не забудьте, Ваше Величество, после их визита пересчитать серебряные ложки».
Он сделал строгое лицо и начал читать первую статью договора. В ней говорилось, что Америке уступается территория, площадью в 1519000 квадратных километров. Однако! Все европейские государства без Скандинавии разместились бы на Аляске. А платят за это янки семь миллионов двести тысяч долларов. Дорого это или дешево?
Он беспомощно вздохнул и начал читать вторую статью о том, что вместе с территорией передаются Соединенным Штатам все укрепления, казармы, арсеналы, доки… Ну, и так далее, и так далее! Это не интересно.
— А люди? Людей я тоже продаю?
Он перелистал договор. Вот и о людях!
«Русские ее обитатели могут или возвратиться в Россию в течение 1867—1870 гг.. или принять подданство Соединенных Штатов».
Большое белое лицо царя гневно передернулось. Дурацкие условия! Надо было и людей продать. Нельзя пускать их в Россию. Шелковые рубашки носят! Хорошо, что русские мужики плохо знали американские владения, и хорошо, что на пути туда лежит море, А то бросилось бы мужичье на Аляску толпами. Губернаторы доносят, что мужики целыми деревнями уходят искать какую-то Белую Арапию. Болваны, дикари!
А зачем ему эта аляскинская зараза? Сенаторы-ревизоры сообщали, что аляскинские русские жители смелы и дерзки с начальниками, особенно с приехавшими из России. Наглотались там демократического духа! И как не наглотаться? На огромную страну ни одного полицейского или жандарма. Из таких, живших в политическом разврате, и выходят Чернышевские и Каракозовы! C'est clair! [35] К дьяволу эту заразную страну!
Он взял перс и посмотрел на большой бронзовый бюст Николая I. Отец грозно пучил на него глаза. Казалось, он сейчас гаркнет на нерешительного сына, как гаркал на генералов, не угодивших ему на смотрах и маневрах. Александр покорно склонился над договором и перелистал его, отыскивая титульный лист. На нем, поверху, каллиграфическим писарским почерком было написано: «Собственной Его Императорского Величества рукою начертано».
Он посмотрел еще раз на бронзовое лицо отца и написал:
«Быть по сему. Александр».
Он положил перо и откинулся на спинку кресла. В холодных его глазах было бездушное спокойствие. И вдруг замер, прислушиваясь, В соседней с кабинетом комнате послышались осторожные крадущиеся шаги.
Сквозь щель в шторах прорвался золотой солнечный луч и осветил напряженное бледное лицо с широко раскрытыми от ужаса глазами. Луч передвинулся на золотой генеральский погон, но в глазах по-прежнему было выражение притаившегося затравленного зверя. Шаги в соседней комнате приблизились, затем раздалось выжидательное покашливание лейб-камердинера.
Царь облегченно вздохнул и, подняв глаза на большую, висевшую над бюстом отца, икону, широко и благодарно перекрестился.
ВОСЕМЬ КОСТРОВ НА ВЕРШИНЕ СИДЯЩЕГО БЫКА
Андрей, выйдя из леса, остановился, глядя из-под ладони на яххи, освещенные солнцем. В стойбище было заметно небывалое оживление. Дети бегали, стаскивая сучья, хворост и плавник с отмелей Юкона. Мужчины сходились кучками, вполголоса о чем-то говорили, расходились и снова собирались для тихих разговоров. Даже крикливые женщины были сегодня необыкновенно молчаливы. Подойдя ближе, он понял причину их молчаливости.
На окраине стойбища курганом, выше человеческого роста, лежали заполеванные охотниками звери и птицы. Подплывали жирными лужами крови олени-карибу, лоси, медведи-двухлетки, дикобразы, зайцы, кролики, бобры, выдры, гуси, утки, куропатки, тетерки, цапли — все, во что можно пустить стрелу, что можно затянуть петлей, что можно поймать сеткой и захлопнуть западней. Женщины в мокасинах, промокших от крови, просовывая крепко сжатый кулак под кожу, приподнимая ее быстрыми движениями одного только кулака, свежевали зверей. Руки их были окровавлены до локтей, они вытирали их о подолы кухлянок или давали облизывать собакам. Лохматые индейские псы, громко дыша и поскуливая от жадного нетерпения, умильно глядели на женщин. В стороне от индейских псов сидел Царь, судорожно облизываясь. И когда летели в сторону сизые потроха, псы бросались в драку, а Царь, пользуясь свалкой, выхватывал кусок побольше и мчался по стойбищу, волоча длинные кишки.
«Только великому Рабле по силам описать эту великолепную, эту чудовищную гору еды! — подумал Андрей. — Но и гостей наехало немало!»
Он окинул стойбище внимательным взглядом. И в эту ночь прибыли новые гости. Они приходили ежедневно, вот уже целую неделю, и ставили у подножия Сидящего Быка свои яххи, разрисованные тотемами индейских родов. А на вершине Сидящего Быка вспыхивали все новые и новые костры. Зачем зажигаются эти костры, зачем съезжаются ттынехские роды к подножию Сидящего Быка?
— Почему ты смотришь на вершину священной горы, Добрая Гагара? — послышался за спиной Андрея веселый голос.
Он обернулся. К нему подходил, опираясь на копье, Кривой Бобр. Старый охотник, кривой от оспы и с рукой, изгрызенной медведем, но все же веселый и неунывающий, часто приходил к Андрею в лес покурить прошку. Они стали друзьями, и Андрей решился спросить его: