Так живу я в обществе простолюдинов и дикарей. Первые — великие патриоты, ревнующие к пользе отечества неизмеримо более, чем окружающие Вас бездельники и пустословы, а дикари, незнакомые с нашей христианской цивилизацией, по нравам и обычаям вызвали во мне высокое уважение. Купер и Шатобриан, которыми нельзя не восхищаться, все же рисовали индейцев в духе буколическом и романтическом. В этих заманчивых повествованиях индейцы показаны только со стороны парадной, в живописных одеяниях, среди воинских подвигов или идиллических картин лесной охоты. Они закрасили романтическими красками истину и погнушались говорить о жизни повседневной, о трудах и нуждах индейцев. Полнее и точнее их многотомных романов сказал всего в нескольких строчках наш великий Пушкин:
«Это длинная повесть о застреленных зверях, о метелях, о голодных дальних шествиях, об охотниках, замерзающих на пути, о скотских оргиях, о ссорах, о вражде, о жизни бедной и трудной, о нуждах, непонятных для чад образованности».
И я утверждаю, что каждая из этих строк правдива. Я стрелял вместе с индейцами зверей, рядом с ними лежал под метелями, шел в дальних шествиях по их следу, поднимал замерзающих на пути, видел их веселую оргию обжорства, когда за одну ночь был съеден курган настрелянных зверей и птиц, видел их жизнь и нужды их, «непонятные для чад образованности». Но видел я и людей трудолюбивых и благородных, у которых под обликом дикости скрывается многое, достойное уважения и даже примера и подражания для образованного человечества. Какое чудесное у них управление! Без жандармов и полиции, без податей и рекрутских наборов, без судей, тюрем, дворянства, губернаторов и царей. У этих дикарей все работают одинаково и все получают поровну за свой труд. Они в достоинствах и пороках людей разбираются столь же хорошо, как и в шкурах бобров, и жить среди них нетрудно. Правда, мытья посуды они не признают, и после вашего обеда посуду вылижут собаки.
С конца прошлой зимы и до половины этой осени я прожил у индейцев-ттынехов. Завел меня в их земли зуд открытий, неутолимая жажда видеть края, никем еще не виданные. Этот зуд мучает меня с детства. Еще мальчишкой я географические карты разглядывал с большим удовольствием, чем картинки в детских книгах. И особенно влекли и волновали меня на картах «белые пятна». Они словно шептали мне: «Приди и разгадай!» И я клал на них сжатый кулак и отвечал: «Вырасту, приду и разгадаю вашу тайну!»
И к диким, немирным ттынехам меня завлекла страсть стирать «белые пятна». А каково было мое удивление и моя радость, когда за плоскими болотистыми равнинами и унылыми каменистыми пустынями я открыл мир цветущий и веселый. Я открыл совсем новую Русскую Америку, целые государства с могучими лесами, горными хребтами, с обильными реками и озерами, с лугами, покрытыми мощной, пышной растительностью, — настоящий рай! И все это под широтами Архангельска и Вологды.
Я первый из белых людей открыл эту страну, и было у меня намерение, с расчетом на славу первооткрывателя, дать названия всем этим горам, долинам, озерам. Но оказалось, что нет во мне червя честолюбия, и я махнул рукой на славу. Бог с ней!.. Но все же одному прекрасному озерку, чудесно-голубому, как Ваши глаза, я дал имя, Я назвал его Лизино озеро.
Индейское племя ттынехов живет там почти в таком же первобытном состоянии, в каком жило оно века два назад. Я случайно спас сына их сахема, правителя племени, и был его гостем. Сахем Красное Облако владеет Краем, равным по территории двум Франциям. В Европе Он был бы облачен в пурпур и носил бы на голове золотую корону, но здесь его голову венчает только орлиное перо. Я не переставал восхищаться этим человеком. В движениях его ничего лишнего и фальшивого, они полны поистине королевского достоинства. Слово его крепко, как закон, он деятелен, храбр, отзывчив и мудр. Он, как стрела, пущенная из лука, не свернет в своем полете и неотвратимо вонзится в свою цель. О цели этой рано еще говорить. И он было откровенен со мной и доверчив, как с братом или сыном. Вот Вам пример. Красное Облако показал мне свои сокровища, горы золота. Поверите ли Вы, что я попирал ногой золотые кучи, и нога моя уходила в золотой песок чуть не до колена. Индейцы знают жадность белых людей к золоту, поэтому место золотого клада держится в глубокой тайне. А мне Красное Облако дал карту золотого месторождения, и я могу приходить и брать золота столько, сколько мне угодно. Я чувствую, что Вы с трудом верите моему рассказу. Но это правда. И Вы, наверное, удивлены: «Мы с Гагариным в ссоре, а он открывает мне свои золотые тайны!» Но ведь я же знаю, что никогда Вы не ступите на эту обледенелую землю. А потом… потом я верю, что у Вас честное сердце! Без этой веры я не смог бы жить!..
Мне хочется описать Вам еще одного краснокожего, вернее краснокожую. Это сестра одного из вождей, значит, в некотором роде принцесса. У нее поэтическое имя — Летящая Зорянка. Она тоже обладает неоценимыми сокровищами. Она красива, как принцесса в сказках, но важно не это. У краснокожей принцессы нетронутая, чистая душа, чуждая лжи и ханжеских условностей. Она не будет скрывать свои чувства и не изменит им. Разве это не сокровище? А наши женщины изменяют и обманывают холодно и жестоко… »
Над головой Андрея кукушка на часах деревянно прокуковала три. Он посмотрел на часы, не веря кукушке, и торопливо опустил перо в чернильницу.
«Скоро утро, с хлопотами, суетней, разговорами. Надо кончать письмо, а я не сказал самого важного.
Возможно, Вы задумаетесь, — почему вдруг Гагарин решил писать мне? Отвечаю, к тому есть важная причина. Вы, конечно, знаете уже, что Аляску продали американцам. Не знаю как, но чувствую, что это изменит мою судьбу и мою жизнь. Под ногами моими будет теперь чужая земля, Снова изгнание! А Родина зовет меня настойчиво и нежно, и я рвусь к ней. Но вернусь ли я в Россию?.. »
Андрей бросил перо и стиснул лицо руками. Написать ей о своих подозрениях, о муках, терзающих его сердце?.. Но ведь для этого он и взялся за письмо, для того, чтобы написать эти, решающие его судьбу, строки. А если он ошибается?..
Кукушка над его головой прокуковала полчаса. Он схватил перо и написал:
«Нет, не вернусь я в Россию! Возвращаю Вам Ваши клятвы. А мои клятвы нерушимы. Прощайте… »
Он запечатал письмо в найденный у Македона Ивановича грубый серый конверт, в каких посылаются домой солдатские письма, и снова тяжело задумался. На его плечо легла чья-то рука. Он обернулся. За спиной его стояла Айвика. Указывая на письмо, она спросила шепотом:
— Это что? Зачем ты долго царапал это концом пера?
Оказывается, она не заснула, пока он писал.
— Это… — затруднился с ответом Андрей. Но быстро нашелся: — Это вампум касяков.
— Кому ты его пошлешь? Женщине?
Андрей не успел ответить. На полатях сонно закряхтел Македон Иванович, и Айвика скрылась за кожаным занавесом.
ДЕРЕВО ВВЕРХ КОРНЯМИ НЕ РАСТЕТ
Македон Иванович, морщась, пил хвойный настой. Его мучило похмелье.
— Переложил вчера, — вздыхал капитан. — Сколько раз закаивался пить ее, окаянную, и опять губы мочу. И хорошо, ангелуша, что вы не привержены к ней. Охотник на ногу легким должен быть, а она, проклятая, тяжелит человека.
Андрей не ответил. Он обложился петербургскими газетами. Одно лишь прикосновение к газетной бумаге и слабый, чуть сохранившийся запах типографской краски доставляли ему тонкую и глубокую радость. Это было дыхание большой жизни, яркой, красивой и умной, и в то же время суетливой, крикливой и пошлой. Она неслась, сверкая красками, гремя музыкой, переговариваясь многими голосами, где-то далеко-далеко от неприветливого берега Якутатского залива, от старой редутной избы…