— Пассажиры есть?
— Пассажирка? Какой пассажирка? Не понимай!
— Чужие люди на борту есть?
Ван Кай-лин ответил быстро и весело:
— Есть хозяин! Смотри сюда. Видишь? — Китаец указал на труп индейца, принайтовленный к люковой решетке. — Чужой человек, не китаец. Малаец. Мой матрос был. Теперь ушел к предкам.
— От чего умер?
— Плохой болезнь, хозяин!.. Чумка, хозяин! — по-прежнему весело ответил Ван.
— Чума? — испуганно вскрикнули на тендере. — Иди к дьяволу, желтая образина!
Затем послышалась команда, и тендер круто отвалил от джонки.
— Слышали разговор, Андрей Федорович? — спросил капитан Андрея. — Нас ищут! Пинк и Шапрон уже заявили американской полиции о двух сбежавших убийцах.
Андрей не ответил. Он сидел, зажав ладони в коленях, и смотрел неотрывно в пол.
Часть III
БОЛЬШАЯ ДОРОГА
ЖИЗНЬ — БОРЬБА
Прибой шуршал галькой. Иногда волна лениво, но мощно била в береговые камни. Тогда брызги взлетали фонтаном. Падая на землю, они шумели весело и хлопотливо, как весенний дождь.
Но дождей теперь не будет долго. Кончилась теплая аляскинская осень. Через горы без конца шли темные тучи, иногда прорывался сухой и мелкий зимний снег.
Андрей стоял на валу Берегового редута. Были часы его дежурства. В полдень его сменит Македон Иванович. Они целыми днями следили, не покажется ли в океане корабль. Тогда будет зажжен сигнальный костер, зовущий корабль в редутную бухту. Они не теряли надежды купить оружие для индейцев через какого-нибудь лихого и не слишком уважающего законы шкипера. Но вот уже третий день в океане не видно ни паруса.
Андрей высунулся в амбразуру палисада и поднес к глазам старинную в медной оправе подзорную трубу. Бухту обступили сурово-прекрасные каменные громады, аспидно-черные, темно-красные и серые с зелеными прослойками скалы. Океанской волне тесно в этом каменном кольце. Она бурлит опасными водоворотами и беспокойно бьется о камни.
Андрей опустил трубу. Ему тоже тесно и душно, ему тоже нужно разорвать какое-то кольцо, сдавившее душу. Он сдвинул на затылок шапку и крепко потер ладонью лоб. Обрывки мыслей, обрывки фраз, лица людей, тени и проблески света горячечно сплетались, вертелись, перепутывались в голове. А в душе пустота и хаос. Все разрушено, опрокинуто, выжжено начисто и навеки, будто через душу его прошел огненный ураган.
Он вздрогнул и прислушался. Из океанских далей прилетел острый гудок невидимого парохода.
Великий океан! Он открывает перед Андреем двери мира! Ничто его не держит, все преграды пали и все связи порваны. Но что найдет он на далеких берегах? Опять чужая земля, чужое небо и чужие люди. У них своя жизнь, и сумеет ли он прижиться там? Душа так устала от одиночества, от хмурых дней, без ласки и любви.
Он привалился плечом к палисаду и начал думать о Громовой Стреле и Айвике. И тотчас сердце тоненько засаднило, как саднит порез осокой. Перед глазами встал молодой вождь, порывистый, беспокойный и по-своему, по-жестокому прямой и честный.
Юношу похоронили с разрешения отца Нарцисса на редутном кладбище. В могилу атаутла положили его оружие: лук, копье, томагавк, нож, чтобы не было ему стыдно перед тенями предков на полях Счастливой Охоты.
— Теперь мой кунак успокоится, — тихо и хрипло от охватившего волнения сказал Македон Иванович. — Есть с чем идти ему в последний поход.
Андрей, тоже взволнованный, снял с себя нательный золотой крест и положил его на грудь индейца.
— Это хорошо, — улыбнулся печально отец Нарцисс. — Может, и не по-православному закону, а поможет это индиану на пороге рая господнего…
Сразу же после похорон индейца отец Нарцисс погнал своих собак в Икогмют. Он с тревогой ждал появления в Миссии протестантских и католических попов.
А об Айвике пока ничего не слышно. Ново-архангельские друзья капитана обещали прислать весточку о ней с почтовой байдарой. А будет ли эта весточка? Жива ли Летящая Зорянка?..
Андрей снова приставил к глазу подзорную трубу. Бухта и залив Якутат за нею были по-прежнему пусты. Только неутомимые волны вздымались, опадали, исчезали, чтобы снова подняться. Океан был в вечном своем движении, в бурливом кипении, в вечной борьбе с берегами, и в истомленную тоской, измученную душу Андрея словно пахнуло свежим бодрящим ветром.
— Жизнь человека, как и океан, в вечной борьбе. Это хорошо. Будем бороться! — подумал он, спускаясь с палисада.
Его дежурство кончилось.
СНОВА «СЮРПРИЗ»
В избе Андрей молча сел и привалился к стене. Подумал, что хорошо бы заснуть надолго-надолго. Во сне меньше давила душу тоска.
Македон Иванович, собиравшийся на вал, покосился на Андрея. Сидит неподвижный, молчаливый, ко всему безучастный. Лицо побледнело, под глазами темные круги. И глаза нехорошие, странные какие-то. Не то он напрягает все силы, чтобы сосредоточиться на какой-то мысли, не то, наоборот, пытается что-то забыть, вырвать из души. Капитан чувствовал, что в Андрее совершается большая и тяжелая внутренняя борьба. Всегда открытый нараспашку, весь для людей, сейчас он никого не впустит в свою душу. И все же Македон Иванович не утерпел. Вздохнув, сказал бережно:
— Закостенели вы, ангелуша! Нехорошо это.
Не меняя позы, Андрей рассмеялся жестким неприятным смехом.
— Почему нехорошо? Теперь я свободен, по крайней мере.
«Чувствую я, какая у тебя свобода!» — хотелось сказать капитану, но сказал он другое: — Вам бы опять в леса, в пустыню уйти. Там сквознячки славные! Снова задышите во всю грудь.
Андрей не ответил. Македон Иванович взял лежавшую на столе подзорную трубу и вышел, почему-то на цыпочках.
Андрей снова откинулся к стене и закрыл глаза. Над головой уютно, убаюкивающе тикали часы. Деревянная кукушка скрипуче прокуковала двенадцать раз. Его начало охватывать тревожное забытье. Но вдруг хлопнула оглушительно дверь. Македон Иванович не умел закрывать двери по-человечески. От порога он закричал:
— Андрей Федорович, гости к нам пожаловали!
Андрей вскочил и подбежал к окну. Над палисадом виднелись верхушки двух мачт. Они медленно двигались.
— Кто пришел? Шкипер вам знаком? — обернулся Андрей.
— Он и вам знаком. Снова нам сюрприз преподнесли. «Сюрприз» и пришел.
Вслед за капитаном Андрей выскочил из избы и бегом взлетел на вал. С первого взгляда ему показалось, будто черный бриг подошел так близко к берегу, что сейчас его длинный, тонкий бушприт заденет кресты редутного кладбища. А бриг все двигался. Но вот послышался протяжный грохот железной цепи, пробегающей через клюз, затем резкий всплеск падающего якоря, и «Сюрприз» остановился.
Минуты через две от правого борта отвалила шкиперская гичка, а за нею две большие китобойки, набитые людьми. Лодочная флотилия подошла к редутной пристани. Из гички вылезли трое: Пинк, Шапрон и Живолуп. Черная борода Джона Петельки развевалась по ветру, как пиратский флаг. Китобойки зацепились баграми за пристань, но люди из них не высадились. Пинк, Шапрон и Живолуп, отойдя от пристани шагов на сто, остановились и начали привязывать к стволу ружья белый парламентерский флаг.
— Эй, Пинк, брось комедию с белым флагом! — проревел, сложив руки рупором, Македон Иванович. — Подходи, не тронем!
Шкипер, сняв шляпу, приветливо помахал ею и развалистым моряцким шагом направился к редуту. Маленький, щупленький, в огромных, выше колен, морских «роббер-бутсах», он походил на сказочного кота в сапогах. Шапрон шел рядом с ним, Живолуп сзади них. Подойдя вплотную к редутному валу, Пинк, задрав голову, крикнул дружелюбно:
— Хэллоу, мистер Мак-Эдон! Хэллоу, мистер Гагарин! Рад вас видеть в добром здоровье!
— Спасибо, пират! — крикнул с вала Македон Иванович. — Говори сразу о деле! Зачем пожаловал?
— Дело вот в чем, мистер Мак-Эдон! Сейчас я закон. Закон с большой буквы! — Пинк показал на серебряную звезду, приколотую к его морской куртке. — Я шериф. Видите?
— Вижу, — улыбнулся Македон Иванович. — А ты не украл эту звезду, Петелька?