Сидели молча, ждали очередного выстрела и трагического конца. Со двора кисло тянуло сгоревшим порохом. Но бухта молчала, затем хлопнула крышка, закрывавшая орудийный портик.
«Пинк доказал нам бесполезность борьбы с ним, — подумал Андрей, глядя исподлобья на зажегшиеся топовые огни брига. — А бомбардировать нас он больше не будет. Мы нужны ему живые… »
— Я, как волк, есть хочу, — сказал нетерпеливо, поднимаясь с пушки, Македон Иванович. — Мы же сегодня не обедали еще. Пойдемте в избу, закусим и выпьем по крючку с устатку!..
РАЗГОВОР ИДЕТ ОБ ОТСТУПЛЕНИИ
Водя по строкам перебитым индейской стрелой пальцем, отец Нарцисс читал нараспев библию:
— Камо бегу от лица твоего, и от гнева твоего камо бегу?..
Македон Иванович измученно спал, уткнувшись лицом в брошенную на лавку, вместо подушки, шапку. Андрей сидел у окна, закрытого ставнем, и слушал собак, выгнанных на ночь из редута. Выгнали капитановых собак, закормленных и обленившихся. Они не убегут от утренней кормежки, будут всю ночь бегать вокруг палисада и лаем известят о приближении чужих людей. Такая защита редута от ночных нападений была не раз проверена Македоном Ивановичем.
Стучал ставень от поднявшегося с темнотой ветра. Шипела, ударяясь о ставень, снежная крупа. На башне зловеще гукали совы, потревоженные дневным сражением. Монах вдруг замолчал и, подняв голову, прислушался. За палисадом залаяли отрывисто и злобно собаки. Так лают они на волка, медведя или рысь, а человека облаивают напористо, но без злости, просто дают сигнал тревоги. Видимо, свора почуяла какого-то зверя. Отец Нарцисс снова опустил перебитый палец на страницы библии.
Андрей, прильнувший было ухом к ставню, отвалился к стене и утомленно провел ладонью по волосам. Откуда-то запахло пороховым дымом. Он понюхал руки, от них и пахло порохом. И сразу же вспомнился сегодняшний бой. Андрей страдальчески поморщился. Для него было мукой стрелять в людей, он насиловал свою душу, когда вынужден был делать это, защищая жизнь. Но Пинка и Шапрона он убил бы без насилия над душой. Да, убил бы! Их алчная, через грязь и кровь, погоня за золотом грозит несчастьем целому народу.
— Ни Пинк, ни Астор карту от меня не получат! — неожиданно для себя громко сказал он.
Македон Иванович вдруг быстро поднялся, крепко провел по лицу рукой и сказал так, будто только что разговаривал с Андреем:
— А не лучше ли вам сжечь эту карту?
Андрей не ответил, но глаза его сверкнули зло и сильно. Капитан пощупал растрепавшиеся во сне усы:
— Не поможет и это. Если вы уничтожите карту, Пинк и Шапрон будут вас на костре по индейскому способу поджаривать, лишь бы выпытать дорогу к золоту.
— И пыткой они ничего не добьются от меня! А карту я должен вернуть вождю ттынехов. И тени подозрения не должно падать на меня, русского человека!
Македон Иванович одобрительно крякнул, а Андрей, точно сорвавшись, заговорил жарко и торопливо:
— Я готов сейчас же, немедленно, отдать жизнь, лишь бы защитить моих ттынехов, чтобы никто их не обижал, не унижал, чтобы не погиб этот древний гордый народ! У меня на душе жжет, когда подумаю, что, может быть, скоро от ттынехов останется десяток не людей даже, а десяток экземпляров, как сказал шаромыжник петербургский, Шапрон!
Дотоле угрюмая синева Андреевых глаз сейчас пылала отвагой и дерзостью, будто он в одиночку вышел сражаться со всем миром. Но он был не одинок. Македон Иванович, внимательно слушая Андрея, кивал согласно и очень спокойно, но в душе рвался помочь своему другу так страстно и с такой силой, с какой отец стремится избавить от сердечной боли и горя своего любимого ребенка. Капитан поднялся с лавки и сказал с грубоватой лаской:
— Все ясно, ангелуша! Не ясно одно — где и как вы встретитесь с Красным Облаком? Способ для этого один — придется нам отступать.
Андрей дрогнул лицом.
— Вы сказали: нам отступать?!..
— Да, нам отступать! — коротко отрезал Македон Иванович. — Неужели я вас одного отпущу? Судьба нас свела, разведет только смерть. Да не глядите вы на меня такими бараньими глазами! Мне и самому размяться хотелось. А то штаны к лавкам присохнут!
— Македон Иванович, вы сумасшедший! — звонко, взволнованно сказал Андрей.
— А вы? Такой же! Прикидываетесь тихоньким, а внутри у вас вулкан, дым и пламя! — Капитан вытащил платок со сражением и громово высморкался, что было у него признаком большого волнения. — Теперь обсудим нашу ретираду. Куда, в какую сторону, какой дорогой ретироваться будем? Ваше мнение, корнет?
— Полагаю, господин капитан, что дорога для отступления одна. Та, которой я пришел сюда с индейцами. Иных дорог для связи редута с внутренними областями страны не существует.
— Мысль отменная. А другой дороги, значит, не существует?
— Другой дороги не вижу.
— Вот этим и плоха ваша дорога, Андрей Федорович. Пинк и Шапрон тоже другой дороги не видят и, значит, эту, единственную нашу дорогу либо перегородят заставами, либо пошлют за нами погоню, в хвост нам вцепятся! Согласны?
— Согласен. Но выбора у нас нет.
Македон Иванович не ответил. Он ходил по избе, заложив ладони под мышки и шевеля в раздумье бровями.
— Существует, Андрей Федорович, и еще одна дорога! — остановился он, наконец, и вытащил ладони из-под мышек. — Только не знаю, можно ли ее в полном смысле дорогой назвать. Через хребет святого Ильи! С Ильи спустимся в Канаду, к форту Селькирк. А форт тот стоит на Юконе. По Юкону выйдем мы снова на Аляску. Ищите тогда вашего индеанского вождя.
— Через Илью не только дорог, и троп нет. По следам горных козлов пойдем?
— Мы с Женей и по козлиным следам прошли, — глухо ответил капитан.
Андрей смутился, не зная, что сказать. Неосторожным своим сомнением он заставил Македона Ивановича вспомнить об их трагическом для Дженни походе через святого Илью. Капитан тоже долго молчал, будто вглядывался печально в те далекие годы.
— Я во всем полагаюсь на вас, Македон Иванович, — после тяжелой паузы сказал доверчиво Андрей. — Куда поведете, туда и пойду.
— За доверие великое спасибо, ангелуша, — потеплел голос капитана. — А коли на этом порешили, начнем собираться в поход. Отец Нарцисс, а ты не с нами ли? Не по дороге нам?
— Разойдутся наши тропы, Македонушка. И сойдутся ли, не знаю. — Темные, меченные цингой губы монаха задрожали. — К чадам моим возлюбленным, новокрещенным, насовсем ухожу. С ними буду век доживать. Охранять их буду сколь смогу, ибо чую, погубят их теперь страшно и всеконечно! Видел я в Икогмюте папистов-иезуитов, протестантов, баптистов и прочих сектаторов. Прилетели уж! Веселые, сытые, своей святостью гордые! Такие слезы индиана да алеута не утрут! Нет, не утрут!
— Хватился монах, когда смерть в головах! — тихо и задумчиво обронил Македон Иванович и некоторое время молчал. Потом взял в обе руки волосатую руку отца Нарцисса и поцеловал ее. — Быть тебе, отче, в раю за доброту твою.
— О рае господнем не пустословь, дурак! — сердито выдернул руку монах. — Лучше скажи, собак своих мне дашь? Я сюда на байдаре приплыл. Без отдачи возьму.
— Бери! Чего надо, все бери! В кладовушке ружьишек десяток висит. Бери, индианам отдай. Они ружьишкам дело найдут…
— Постой-ка, Македон Иванович, — внезапно остановил Андрей капитана, вытянув к нему руку. — За палисадом собаки лают! На человека лают!
Все затихли, прислушиваясь. Приглушенный собачий лай звучал напористо, тревожно. И тотчас на дворе гулко залаял Молчан.
— Тревога! В ружье! — закричал Македон Иванович и, схватив «медвежатник», выбежал из избы. Андрей и Нарцисс также с ружьями выбежали вслед за ним.
На дворе услышали, что в редутные ворота бьют чем-то тяжелым, наверное, прикладом. Собаки за палисадом уже не лаяли, а выли злобно и беспощадно.
— Отойди от ворот! Стрелять буду! — крикнул капитан. — Кто такие?
— Друзья пришли! Отпирайте! — закричал за воротами по-английски молодой сильный голос.