Для личности такого масштаба вопрос о времени смерти отнюдь не праздный. Нет, Герцен не пережил себя. И его встреча с Нечаевым - не случайность. Герой трагедии сталкивается с обстоятельствами, противостоит им, может погибнуть (и чаще всего действительно гибнет), но не становится просто жертвой обстоятельств. Герой равновелик обстоятельствам. По классическому определению, трагедия включает и трагическую вину. Герой сталкивается с последствиями своих поступков, не свершать которых он не мог. Даже и знай наперед все, что придет позже. Это относится и к встрече с Нечаевым, и к опрометчивому второму браку, и к судьбе детей; шестьдесят девятый год был тем годом, когда Герцен непосредственно столкнулся с последствиями своей жизни. Увидел в Нечаеве, пусть и страшно искривленное, исковерканное, но тоже последствие. И нашел в себе силу - понять, противостоять и не проклясть все то, чему поклонялся недавно сам и звал поклоняться других.
Это столкновение было трагическим и само по себе, и благодаря тому, что Огарев - на стороне противника.
Герцен - Огареву
2 декабря 1869 г. Даже твой мозг, так ясно понимавший меня целых сорок лет, - не пробьешь теперь ничем. (Собр. соч. Т. XXX, 279.)
Герой трагедии одинок - как в последний год одинок был Герцен.
Жюль Кларте вспоминает разговор с Герценом в последний год его жизни: "Для сильного человека одиночество - истинная свобода"1. Ему, открытому, общительному, нуждающемуся в людях, - было тяжело. Но и по-другому он не мог. Иначе потерял бы больше, чем самых близких: потерял бы самого себя.
"Герцен был последний одинокий русский деятель", - писал Бакунин двум Натальям - вдове и дочери, призывая их объединиться с ним. Да, одинокий. Но не последний. Не прав был Бакунин и в безоговорочно отрицательной оценке этого особенного герценовского одиночества.
Иногда один сильнее, чем многие. С горечью читая и перечитывая позднего Герцена, подчас приходишь к совсем уж тягостной мысли: а может быть, в известных обстоятельствах, один даже сильнее, чем двое?
О вине Герцена за логические и практические последствия посеянных им идей писали и позже.
Запись в дневнике Блока от 26 марта 1919 года - он делал доклад о Гейне, где говорил о крушении гуманизма и либерализма.
Горький предложил заменить слово "либералы" словом "нигилисты". Ожесточенно нападает Волынский. Левинсон ехидно спрашивает, не виноват ли Тургенев. Я утверждаю, что первый виноват Тургенев. "И Герцен?" - спрашивает Горький. И Герцен2.
Гораздо важнее, однако, что о вине и возмездии первым спросил себя Герцен.
Когда говорят о трагической судьбе, часто имеют в виду неосуществленность.
Герцен - один из тех русских писателей, который в наибольшей мере осуществил себя. Ему было дано громадно много в начале. И сделано громадно много.
Добрая фея положила ему в колыбель несокрушимое здоровье, редкий ум, необыкновенный талант, силу воли, широту души. Он родился и вырос в дворянской семье, для России того времени - в самой свободной среде. Дворянин - и не стеснен дворянством. Богат - и не стеснен богатством.
Если верно, что каждый проводит всю жизнь в каком-то определенном возрасте, то таким возрастом для Герцена была высокая зрелость.
Самой природой он был задуман победителем.
В 1869 году зашатались основы его жизни. Разрушалось здоровье. Обострился начавшийся ранее диабет, с мучительными урологическими осложнениями. Он мечтал о доме-усадьбе. Воспитанный в Покровском, быть может, и бессознательно хотел для себя на склоне лет и для своих детей такого пруда, такого плеса, таких берез, такого дома с колоннами.
Хотел оседлости, устроенности.
А на долю ему выпали лихорадочные метания - Ницца, Цюрих, Виши, Флоренция, Женева, Брюссель, Экс ле Бэн, Париж.
Метался в поисках убежища. Победитель испытывал поражение за поражением. Крещенье казнью декабристов, тюрьма, ссылки, эмиграция, баррикады 1848 года в Париже, заря и закат революций, возникновение и кончина "Колокола" - все в историческом времени Александра Герцена. Все впору, в рост времени.
Человек, сформированный своим часом, ощущавший его пульс, - вдруг словно выброшен из времени, отставлен от современности. На авансцену истории вышли нечаевы.
Но и тут сказалось величие Герцена - раненный, уязвленный, подавленный, он продолжал идти, искать, оставаться самим собой.
Время определяло многое, но не все. В сложном переплетении временного и вечного не все оказалось подвластно самой могущественной силе - бегу времени.
Трагические вопросы, поставленные в произведениях Герцена, не устарели и позже.
В 1893 году в очередной раз возник вопрос об издании Герцена в России. Цензор в своем отзыве писал:
Главные мотивы, разрабатываемые Герценом с такой до утомительности тщательностью и подробностью, для современного читателя ведь все или разрешены, или сданы в архив. Таковы, например: крепостничество, гегельянство, индивидуализация личности, вред революций республиканского оттенка, перерождающихся формально в грубейший деспотизм...1
Если это всерьез - то прошедшие годы опровергли глупо уничижительные рассуждения. Если это уловка - снизить значение Герцена, чтобы пропустили, напечатали, тогда цензор старался напрасно. Только после революции 1905 года Герцен начал возвращаться на родину уже не в заграничных изданиях.
А вопросы, им поставленные, не сданы в архив и сегодня.
И по высоте, по глубине мысли. И потому, что эти великие вопросы воплощены в долговечном "царственном слове" (Ахматова).
С нежностью, может быть, даже с завистью к недостижимому писал Герцен в некрологе:
Ворцель... трудился до последнего дня с той светлой ясностью, с тем кротким самоотвержением, которое дает успокаивающаяся вера и незыблемая надежда.
Герцену не было дано ни успокаивающейся веры, ни незыблемой надежды. Он был бесстрашен перед истиной, какой бы горькой истина ни была, сколь бы она ни противоречила его собственным сложившимся представлениям. До конца жизни не утерял способности меняться, принимать иное, подчас и чуждое, - всегда непременно оставаясь самим собой.