Многие новые узлы в жизни Пушкина завязались за эти три месяца, а некоторые старые затянулись еще туже. Немало было встреч, поворотов в отношениях с разными людьми. В очерках мы коротко о некоторых из них расскажем.
«Единственным уголком, оставшимся людям, любящим и уважающим прямое добро» назвал друг Пушкина Петр Александрович Плетнев пушкинский «Современник»…
1835 год закончился, как помнит читатель, просьбой Пушкина к Бенкендорфу разрешить издание в 1836 г. четырех томов «статей чисто литературных (как-то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности, наподобие английских трехмесячных Reviews[3]. 1836 год начался полученным разрешением и весь прошел так или иначе под знаком «Современника» (№ 3–10; 14–35)[4]. Едва ли не большинство писем Пушкина и разнообразных документов (во всяком случае, до получения анонимного пасквиля 4 ноября) в какой-то степени связаны с изданием «Современника» и с участием в нем разных людей…
Со слов близкого друга Пушкина Сергея Александровича Соболевского первый пушкинист П. И. Бартенев сделал в 1860-х годах следующую важную запись: «Мысль о большом повременном издании, которое касалось бы по возможности всех главнейших сторон русской жизни, желание непосредственно служить отечеству пером своим, занимали Пушкина почти непрерывно в последние десять лет его кратковременного поприща… Обстоятельства мешали ему, и только в 1836 г. он успел выхлопотать себе право на издание «Современника», но уже в размерах весьма ограниченных и тесных».
Действительно, как только умолкла в 1831 г. «Литературная газета» Дельвига — Пушкина, поэт принялся хлопотать о собственном периодическом издании, на страницах которого вновь объединились бы литераторы пушкинского круга в борьбе с официозной и склонной к доносу «Северной пчелой» Булгарина, а потом (с 1834 г.) и с обывательской представительницей «торгового направления» в журналистике — «Библиотекой для чтения» О. И. Сенковского. А это означало и борьбу с Бенкендорфом, поощрявшим «перо Булгарина, всегда преданное власти».
Сначала (1831–1832) была задумана газета «Дневник», даже подготовлен пробный ее номер; потом проектировались разного рода альманахи и сборники, вынашивался замысел «Северного зрителя» под редакцией В. Ф. Одоевского, но с деятельным участием Пушкина и многих писателей, к нему близких. В 1835 г. вместе с В. Ф. Одоевским Пушкин задумал журнал «Современный летописец политики, наук и литературы». И хотя эти издания, развивавшие давнюю идею Пушкина, не состоялись, «Современник» 1836 года, как считают исследователи-пушкинисты, как бы нес в себе энергию предыдущих замыслов. Что касается формы будущего периодического издания, то она во многом определялась соображениями дипломатическими: Пушкин как бы замаскировал журнал под альманах (четыре книжки в год по 20 печатных листов каждая) и вдобавок испросил разрешение только на один год, естественно, предполагая его в дальнейшем продлить. «Тихая дипломатия» Пушкина победила — «Современник» был разрешен. Что поделаешь — к Пушкину вполне подходит сказанное К. Марксом и Ф. Энгельсом о Гёте: «он принужден был существовать в жизненной среде, которую он должен был презирать и все же быть прикованным к ней, как к единственной, в которой он мог действовать»[5].
Как часто бывает в литературных отношениях, те, против кого журнал мог быть направлен, нанесли упреждающие удары. Сперва Булгарин и Греч через издателя А. Ф. Смирдина предложили Пушкину 15 тысяч отступного «за восстановление прежних отношений» — т. е. чтоб вообще журнал не выпускал. Отказ Пушкина от сделки заведомо означал будущую брань «Северной пчелы», которая впоследствии нашла случай упрекнуть поэта в том, что «мечты и вдохновения свои он погасил срочными статьями и журнальною полемикою», забыв, как много грязи в свое время летело с ее страниц в эти «мечты и вдохновения». Но уже после появления I тома «Современника» «Северная пчела», распознав «антибулгаринское» направление журнала, жалила достаточно больно: «Поэт променял золотую лиру свою на скрипучее неумолкающее труженическое перо журналиста; он отдал даром свою свободу». Спрашивается, как оценивали в таком случае собственную свободу булгаринцы? Она им была, впрочем, не нужна. Притворное сочувствие выливалось в прямое издевательство: «Между тем поэт опочил на лаврах слишком рано и, вместо того, чтобы отвечать нам новым поэтическим произведением, он выдает толстые, тяжелые книжки сухого и скучного журнала, наполненного чужими статьями. Вместо звонких сильных прекрасных стихов его лучшего времени читаем его вялую ленивую прозу (это о «Путешествии в Арзрум». — В. К.), его горькие и печальные жалобы. Пожалейте поэта!»