— Прослушивающая система. Когда общаешься со скорпионами, нужно надевать перчатки. Считай, это моя гарантия остаться в живых.
— И Большой Рекс знает о твоей слабости?
— В принципе, да. И прощает её, поскольку не имеет иного выхода… Поэтому я и жива. Но всё равно буду благодарна, если ты не будешь молоть об этом свои язычком, которому, может, мы сегодня найдём применение получше. А?
— Найдём, — согласился Замойски.
Они отошли в сторону, в тени разлапистого трёхствольного дерева с листьями размером со сковородку и с крючковатыми ветками. Пенелопа активизировала «Ухо». Работала она с ним умело. Послышались приглушённые голоса Маленького Пена и Большого Рекса.
— Кто такой этот тип? — голос принадлежал Рексу,
— Это моя проблема, — вздох, принадлежавший Маленькому Пену, был таким горьким, что гангстера стало просто жалко.
— Большая проблема?
— От неё было бы лучше избавиться.
— За чем стало дело?
— За тем, что это слишком большая проблема.
— Эх, старина Пен. Тебя погубит мягкотелость. Ты слишком добр. И теряешь хватку.
— Это говоришь мне ты, Рекс? Тот, который до сих пор чувствует мои железные пальцы на своей шее.
— У меня крепкая шея, дружище. Слишком крепкая… Но я готов признать справедливость твоих слов.
— С каких пор ты стал поганым дипломатом, Рекс? Скажи честно, не виляй задом, как возбуждённый гомик — Малютка Пен держит тебя за глотку так, что не дёрнешься. А, дружище? — Каркающий смех. — Без обид?
— Без обид, старый пердун.
— Мы же с тобой друзья. Мы выбросили в открытый космос Обезьяну Багса и пятерых его громил. Мы разделались с Грязным Нго. Нам ли после этого ссориться?
— Ты прав, старый негодяй. Давай дёрнем по рюмке. А гость твой, Пен, просто дерьмо. И он лезет к Пенелопе. Но так как Пенелопа тоже дерьмо, я прощу им это. Пусть гуляют.
— Правильно. Пусть порадуются жизни в «круге удовольствий».
— Эх, Пен, старый мой друг, — вздохнул Рекс, и что-то резануло в его голосе. Замойски ощутил что-то, укрывшиеся от слуха Малютки и Пенелопы…
Вернувшись к столу, Замойски с Пенелопой дождались прихода тех, кого только что подслушивали.
Малютка Пен, хватив стаканчик, обратился к Джону:
— Вижу, ты нашёл общий язык с Пенелопой. Рекс не в обиде. Не хотите посетить «круг удовольствий»? Думаю, что Пенелопа согласится вас туда сопроводить.
— Что это такое? — спросил Замойски.
— Это то, что обошлось мне в сотню тысяч кредов. Такими сенсорусилителями не похвастаются даже большие арены города. Ну как?
— Согласен.
Комната была небольшой — пятнадцать квадратных метров. В ней не было ничего, кроме похожего на глыбу льда, обёрнутого несколькими кольцами волнового наведения ТТ-300. Действительно, эта аппаратура стоила сотни тысяч кредов. Она усиливала чувства, доводила их до предела. Воздействовала на центры удовольствия. Вещь безвредная при кратковременном использовании. Но начав этим увлекаться, многие становятся зависимыми. Иссыхают от голода, раз за разом возбуждая себя снова и снова. От таких штучек ежегодно гибнет несколько тысяч человек только в Нью-Тауне.
— Давай, красавчик, — прошептала Пенелопа, освобождаясь от одежды и присаживаясь на ложе. — Не надо, я сама.
Она медленно сама раздела Джона. Избавление от каждого предмета туалета она сопровождала работой языком, А пользовалась она им не только для того, чтобы сплетничать. Замойски показалось, что сенсорусилители уже включены — настолько резкое блаженство пронзало его. Пенелопа обнажила его окончательно и стала покрывать поцелуями с ног до головы. А он действительно ощущал, как в нём просыпается зверь, когда целовал её тело, ласкал губами её наполненные безумной жизненной силой соски, опускался губами всё ниже и ниже. Он вошёл в неё, освободился от переполняющей страсти всего на миг и воспрял снова. Это было изумительно. Она действительно была кошкой и билась в диком приступе экстаза.
Сенсорусилительное оборудование всё не включалось. Когда оно загудело, последнее, что понял Замойски — сотня тысяч кредов потрачены Малюткой Пеном не зря.
Пенелопа стала для Замойски целой Вселенной. Это была Вселенная Наслаждения. В его действиях разум не участвовал. Какой-то счетовод в глубине сознания отсчитывал, сколько раз Замойски достигал пика наслаждения. Сколько раз достигала его и Пенелопа. Они сливались, будто заглатывали друг друга, превращались в огненный вихрь, потом в чёрные дыры, разлетались в разные концы мира, чтобы опять сойтись снова во всепожирающем пламени страсти. Возможно, их страсть и была тем самым Большим Взрывом, родившим Вселенную.