Нхика покачала головой.
— Не сейчас.
Она повернулась, чтобы уйти, но Мими схватила её за рукав.
— Пожалуйста, Нхика, ты ранена.
Нхика замерла, чувствуя, как боль покалывает под кожей, приглушенная. Она посмотрела на Мими и Трина, на доктора Санто между ними — больше никаких лжи и оружия, только доктор, чью волю она сломила. Если бы она ушла с ними сейчас, кошмар этой ночи мог бы закончиться, но она только покачала головой.
— Уходи, Мими. Найди свою справедливость.
Нхике нужно было найти Кочина.
С понимающими взглядами Мими и Трин увели доктора Санто, а Нхика побрела к операционной. Боли почти не было, но тело напоминало ей, что оно умирает. Она оставила раны такими, какие они были, пульсирующую голову и кровоточащий живот; Нхике не хватало сил исцелить себя сейчас.
Её горло сжалось, когда она увидела Кочина. Доктор Санто привязал его к операционному столу, закрепив кожаными ремнями. Операция уже началась, и слёзы жгли от мысли, что она может опоздать.
Он пошевелился, когда она приблизилась, давая первый признак жизни: медленный миг, широко открытые глаза, дрожащие от подавленной паники, а затем мучительная улыбка. Вот он, рубашка разорвана, грудь в крови, и он улыбался. Она плакала, её эмоции были беспорядочным смешением страха, облегчения, паники и срочности. Он был здесь; она успела. Но его раны были глубокими, её энергия иссякала, и несмотря на все жизни, которые она спасала раньше, она могла не спасти эту.
— Нхика. — Его рука поднялась, но снова опустилась, когда встретила сопротивление ремней.
— Ты жив, — прошептала она, затем бросилась к нему, расстёгивая ремни и обнимая его на столе. Её руки были мокры от крови, либо его, либо её, и она видела явные повреждения от выстрела, всё ещё сочащиеся кровью в его открытой груди.
— Всё в порядке. Я ничего не чувствую, — сказал он. Почему он сказал это так, будто это были его последние слова? Слёзы затуманили её зрение, когда она положила руку на его грудь.
— Я могу это исцелить, — сказала она, прижимая ладонь к ране.
Рука дрожала, он поднял её к её щеке и смахнул слезу большим пальцем. Она поймала его руку, держа её там, просто чтобы почувствовать это тепло в последний раз.
— Это не твоя вина, — сказал он шёпотом, как будто уже ускользал. Но это была её вина. Она опоздала; слишком много нужно было исцелить, слишком мало энергии. Она сама умирала, хотя её тело знало лучше, чем напоминать ей об этом сейчас. Всё, к чему она прикасалась, умирало; когда она вмешивалась, она теряла всё. Но Кочин был надеждой после погасшего пламени. Она не выжила бы, исцеляя его, но она не была уверена, что выживет, потеряв его.
Когда она опустила голову, что-то выскользнуло из-под её рубашки. Это было её костяное кольцо, свисающее на конце шнурка и отражающее свет операционных ламп. Сквозь туман усталости она увидела костяные осколки, выстроенные вдоль ободка, трещину, проходящую через них. Она увидела место, оставленное для её бабушки, для неё самой, для будущих целителей сердца. Она увидела три символа, выгравированных на внутренней стороне, Суонясан, имя, жаждущее быть запомненным.
И вдруг, с совершенной ясностью, она поняла, что должна сделать.
Её предки передали целительство сердца её бабушке. Бабушка передала его ей. Теперь она передаст его Кочину — единственному человеку, который знал, что это значит, что это стоит.
Пусть у него будет её целительство сердца, которое спасло Хендона; которое победило доктора Санто; во всех его формах, со всеми его чудесами, дарованными ей для единственной цели: исцелять.
В своём последнем акте целительства сердца, именно это она и сделает.
— Кочин, — выдохнула она. — Я люблю тебя.
Она знала, что он не примет то, что она собирается сделать, поэтому отвлекла его единственным способом, который знала: Нхика наклонилась и поцеловала его.
С окончательностью человека, принимающего свой конец, Кочин поднялся навстречу ей. Когда их губы встретились и она прижала ладонь к его ране, жар вспыхнул в ее животе, как звезда, рожденная внутри нее. Она направила этот жар в него, в соединении их губ и её ладони, поток жизни везде, где их кожа соприкасалась. Ее энергия проникла в него, как солнечный свет, сглаживая его переломанные ребра, зашивая лопнувшие сосуды, делая его легкие снова целыми.
Его глаза расширились, когда он понял, что она делает. Кочин отстранился от поцелуя, резко вдохнув, но она продолжала держать ладонь прижатой к его груди. Из этого контакта она зародила рост, черпая из своих мышц, чтобы зашить его кожу.
— Нхика, нет, — задыхаясь, сказал он, снова обретая голос в своих легких. Обновленный, он сел, притянув её в свои объятия и морщась от этого движения. — Остановись!