— Не знаю даже. Молчит и все тут. — Марк размышлял. — Знаешь, что, а давай-ка завтра его в первую спальню отправь. Попробуем, может, в коллективе очухается. А вечером, ты стариков по клиентам, а этого опять сюда.
Усач недоверчиво скривился.
— Сигизмундыч, да ты что? Серьезно что-ли?
— Вполне.
— А если что-нибудь выкинет? Он ж того, со странностями.
— Ничего. Друг же его… ну, с кем он приехал — не выкинул. Почему же этот что-нибудь должен выкинуть? Или у тебя есть другие варианты?!
Карпыч недоуменно развел руками.
— Видишь. И у меня нет. Значит, надо попробовать.
— Ну, смотри. Под твою ответственность.
Вставать Пашка тоже отказывался. Карпыч рыкнул на него, но звуки, казалось, прошли мимо и бесследно впитались в стену. Не привыкнув к такой непочтительности, усач покраснел, намахнулся и влепил бунтарю звонкую оплеуху. Но, даже, как пушинка, слетев на пол, Пашка не проронил ни звука. Словно кинули не человека, а бездушную сломанную куклу. Карпыч наклонился и, пытаясь заглянуть ему в глаза, сплюнул.
— Ублюдок паршивый! Если, я сказал встать — значит, встать! Если я сказал, лечь — значит, лечь! А, если ты в уши долбишься, то я тебя вылечу!
От удара в живот Пашка непроизвольно сложился пополам. Зажавшись в калачик, он обхватил голову руками, поджал ноги и по-прежнему молчал. Карпыч покраснел еще больше. Насилие, не раз выручавшее его, в этот раз не помогала. Пацана можно было забить до смерти, но от этого, казалось, он не станет более послушным. Осознав это, Карпыч схватил строптивого за шею и потащил прочь. Уже из коридора, распахнув дверь спальни, швырнул его, словно кутька.
— Принимайте, ваш новый сосед!
Дверь захлопнулась. В спальне повисла гробовая тишина. «Старики» замерли и уставились на распластанного новичка. Переглянувшись, медленно подошли ближе. Несмотря на шок, Пашка видел и осознавал все происходящее. Он знал, как и везде, его жизнь здесь будет зависеть от его поведения. Как поставишь себя, так и заживешь. Но сейчас ему было не до того — ему было очень плохо. И морально, и физически. Он страдал. И, если физическая боль понемногу утихала, то душа успокаиваться не желала.
— Пацаны! Глядите, какая у него рожа. Синяя, мля, как слива!
Пацаны обступили его кругом.
— Огреб от Карпыча по полной.
— Ага. Думал, он его уговаривать будет, ха-ха!
— Эй, дятел! — Мальчуган, что был ближе, легко пнул Пашку в колено. — Тебе говорю! Дятел, это Карпыч тебе клюв обломал?
В спальне раздался дружный хохот.
— Что молчишь — язык в жопу засунул?! Или крутой?! Котях крутосваренный, ха-ха! Хотел Карпыча опустить, да?!
Хохот повторился.
Карпыч стоял за дверью. Услышав дружное ржанье, погладил себя по усам: «Ну, кажись, все путем. Раз хохочут, значит, все нормально. Можно расслабиться». Он повернулся и пошел к лестнице. Неспешно поставив ногу на ступень, стал подниматься. Дойдя до последней, сквозь стихший хохот, услышал крик: «Ай!». Карпыч замер. Уже громче, из спальни завопили: «А-а-а! Ты что?! Больно же!». На шутку это не походило, за дверью что-то происходило. Чертыхнувшись, Карпыч стал торопливо спускаться. Добежав до спальни, ворвался внутрь и увидел то, чего и представить не мог.
С разбитой головой один из «стариков» лежал в луже крови, а двое других, словно, перепуганные леопардом, макаки, спасались от разъяренного новичка. Взлохмаченный, с безумными глазами, Пашка сжимал оторванную каким-то образом, кроватную дужку и бешено махал ею в воздухе. Карпыч даже опешил, новичок опять удивлял.
— Ты что творишь, гондон?! — Глаза усача налились кровью. — Брось железяку!
Но Пашка ничего не слышал. Преследуя обидчиков, грозился выместить на них все зло, причиненное ему самому. Пацаны же, завидев ненавистного дотоле Карпыча, бросились к нему, как к отцу родному. Но и дебошир не отставал. С железякой, он стремительно несся на усача. Адреналин вытеснил страх, безумие дало силу.
И все-таки у Карпыча ее было больше. Расставил толстые, как ветви дуба, пальцы, он перехватил дужку, рванул ее на себя и ребром ладони вмазал Пашке по переносице. Вскрикнув, пацан полетел вниз. Уже на полу, не понимая, откуда взялась пелена на глазах, стал стряхивать ее рывком головы. И опять, вскочив, побежал. Карпыч поднял бровь: «Точно, бешенный! Ну, сука, держись!». Он замахнулся ногой, но Пашка, вопреки здравой логике, не устранился, а бросился на удар. Повиснув на толстой голени, пацан со всей силы вцепился в нее зубами. Карпыч вскрикнул, дернулся и вырванной дужкой огрел мальчишку по затылку. В голове раздался звон, свет померк, и зубы непроизвольно выпустили голень.
Ресницы слиплись. Прижавшись кончиками, высохли, как волокна старой кисти. Не беда — видеть этот мир не было никакого желания. Он бы так и лежал с закрытыми глазами, если бы не звуки. В комнате кто-то был: возился, сопел и что-то перекладывал. Любопытство взяло верх, слипшиеся ресницы расстались.
Потолок. Бетонные стены. Тусклая лампочка. Опускаясь по сантиметру, взгляд увидел тень. Повернуть голову не удалось, стены предательски заходили перед глазами, пришлось вновь сомкнуть веки. Выждав минуту, Пашка все же повернул голову и повторил попытку. Свечение лампы и белый халат. В очках, невысокий, средних лет мужчина крепил на треноге капельницу. Пашка не чувствовал, но видел, что второй ее конец уходил в его руку. Она же стальным браслетом была прикована к железному уголку кровати.
— Что, очухался?!
Мужчина был не знаком. Похожий на доктора, он деловито возился с капельницей и молчал. Говорил кто-то другой. Едва слышный звук шагов. Секунда. Пашка увидел лицо: худое, с лживой улыбкой и тесьмой на лбу. Человек присел на кровать, рукой дотронулся до его лба.
— Температуры, вроде, нет. А мы уж думали, ты умер. Потому что, после того, что ты натворил, жизнь твоя будет тяжкой.
Пашка приподнял голову и поморщился. Слова не трогали, в потревоженных ребрах будто кольнули иглой.
— Да-да! Лучше бы ты, как крыса, подох в теплотрассе! — Мужчина перестал улыбаться.
— Я…. не просил! Может, если б умер, легче бы было.
— О! Да вы посмотрите на него — заговорил! — Марк всплеснул рукам. — Э, нет, милый мой, сдохнуть так легко мы тебе не дадим. Ты правильно сказал, умер и никакого наказания. А наказание ты получишь. Не сомневайся. И не такое, как у Карпыча. Кстати, ты знаешь, что ты ему вену едва не перегрыз? «Скорую» вызывали, швы накладывали. А соседа по спальне, за что ему ты голову проломил?!
— Я и другим хотел.
— Да ты, я посмотрю, еще не остыл. — Марк сделал изумленное лицо. И уже утверждающе покачал головой. — Не остыл. Поэтому и наказание для тебя будет другим.
— Что, бить будете?
— Нет. Битье — это не мой метод. Я работаю по-другому.
Пашка ждал.
— Хочешь узнать как?
— Нет! Я все равно жить здесь не буду. Или убегу, или убью кого-нибудь!
— Какие мы грозные! Убью! Кого ты убивать собрался? Может, друга своего Максима?! Он, кстати, хотел тебя повидать.
— Врете опять! Вы все тут врете! Вы…
Слова давались с трудом. Привстав на локтях, он кидал их Марку в лицо, но силы были на исходе. Намереваясь произнести что-то еще, Пашка открыл рот, замер и замертво рухнул на подушку.
— Зачем вы его возбуждаете? — Доктор неодобрительно посмотрел на Марка. — Сотрясение, это вам — не понос. Ему покой нужен. Вот оклемается немного, тогда и будете выяснять, кто прав, кто виноват. Видите, вырубился начисто.
— Чему там сотрясаться? Если бы там мозги были, а то — дерьмо полное. Он же — гаденыш целое побоище устроил, людей покалечил. Ну и сам, конечно, поплатился.
Марк встал с кровати.
— В отношении этого паршивца у меня нет никаких иллюзий. Боюсь, Эдуард Сергеевич, ваша помощь в отношении него нам еще понадобится.
— В смысле?
— В прямом! Пацан этот бешенный какой-то. — Пальцами Марк принялся массировать виски. — Представьте только, на Карпыча, на этого мамонта, которого все, как огня, боятся, с железкой кидался. Причем натурально так, не блефовал. Камикадзе прямо. Я уверен, рецепт в его случае стопроцентно показан.
Доктор вздрогнул.