Усача с бейсбольной битой Туфтяй не увидел. Слишком был занят. Так же, как и не видел размаха этой биты. Удар, еще один. После нескольких, он пластом лежал в луже собственной крови и не подавал признаков жизни. Смотреть на этот кошмар у Марины не было сил. Карпыч еще махал смертельной игрушкой, когда, усадив помятого избранника в машину, она дала по газам.
Туфтяю повезло меньше. Скорее, совсем не повезло. Хозяин, и до этого уже проявлявший недовольство жуликоватым поставщиком, теперь и вовсе решил избавиться от него. Повод для удаления, а теперь это выходило в самом прямом, а не в переносном смысле был налицо. Получивший с десяток ударов, Туфченко еще мог бы жить. Но оставлять ему жизнь в планы Хозяина не входило. Выждав, пока Карпыч устанет, равнодушно приказал.
— Посадишь в каблучок и отгонишь поближе к Москве. Там и бросишь.
— Что, так и оставить?
— Не тупи! Оставишь, когда убедишься, что подох. Понял?!
— Понял.
Карпыч сделал все в точности, как ему приказали. Усадил и увез куда-то в Бирюлево. Уже на месте потрогал запястье. Пульс был слабым.
— Вот сука! Живучий падла!
Пришлось исправляться. Он вытащил из кармана складной нож и нанес по бессознательному телу несколько ран. Куда бить, усач знал: сердце, артерия, печень. Шансов выжить у Туфченко не было никаких. Он умер там, где и работал — в старом ржавом каблучке.
Глава 14
С настойчивостью панчера солнце било в лицо. Макс поморщился, прячась от лучей, повернулся на бок, но сон уже ушел. Провалявшись несколько минут, он открыл глаза. Странно. Вчерашний кошмар нисколько не мучил. Будто и не было ничего. Встал с кровати, он медленно подошел к зеркалу, вгляделся. Спокойный взгляд голубых глаз. Ничего.
«Вчера я убил двух человек и ничего не чувствую. Ни тревоги, ни страха, ни раскаяния. Мои нервы в порядке. Как канаты. Если учесть моего старика, я могу претендовать на лавры серийного убийцы. Немного забавно: я и серийный убийца. Хотя, вряд ли. Я просто становлюсь таким же, как они».
До Москвы он добрался на маршрутке. Грязно-желтая Газель опустошала нутро прямо на обочине шоссе. Народ, по большей части спешивший на работу, торопливо выбирался наружу и быстро исчезал в направлении метро. Спешить ему было некуда. Желая немного прогуляться Макс медленно пошел по улице. Мимо плыли лица прохожих, деревья, дома и, вдруг все стало меркнуть. Будто растворялось в каком-то тумане. И, напротив, перед глазами, словно кадры ужасной хроники, всплывали они — умерщвленные им, люди. Карпыч что-то шамкал беззубым ртом, Маня всхлипывала и причитала, а потом все картинки покрыли всполохи горевшей хибары. Наваждение, не иначе. Макс закрыл глаза, зажмурился и вновь открыл. Не помогало, картинки крутились в голове. Он прибавил шаг, посмотрел по сторонам и постарался думать о чем-то ином. Глаза лихорадочно выискивали что-то такое, что могло занять мозг. Лица, деревья, дома…
Улица заканчивалась. Повернув голову, он увидел небольшую площадь. Возвышаясь белоснежной колокольней, посреди стоял православный храм. Макс поднял голову и увидел купола. Золотые, ни играли солнечными лучами, лучезарно отражая их свет. Глаза невольно зажмурились — сиянье маковок ослепляло. В Америке русские церкви иногда встречались к мегаполисах, их показывали по телевизору, но сейчас, впечатление от увиденного было куда сильнее. Ворожено всматриваясь в храм, он запоминал детали: купола, кресты, звонницу. Обходя строение по кругу, медленно приближался ко входу. Рядом остановилась женщина. Уже немолодая, в платке и длинной юбке, она возвела глаза на кресты и трижды перекрестилась. Макс встрепенулся: будто кто подсунул картинку из прошлого, точно так крестилась мать. Он никогда не вспоминал этого, но сейчас увиденная сцена заставила ожить воспоминания. Воскресить их из сумрака прошлого.
Мать крестила его, когда ему было уже пять. Почему она не сделала этого раньше, он не знал. Наверное, на то у нее имелись свои причины. Несмотря на нежный возраст, Макс хорошо запомнил тот день: сладкий запах ладана, раскатистое пение священника, прохладная влага купели: «Креститься раб божий…», — священник пел раскатистым басом. Его охватил страх. Нет, не детский. Страх тот был каким-то иным — всеобъемлющим, величественным, одухотворенным — он наполнял его детскую душу, как вода наполняет сосуд, с ног до головы. Священник с окладистой бородой макал в золоченный таз кисточку и брызгал ею на лицо и голову. Максиму хотелось сбежать, но бежать было нельзя. Мать крепко держала за руку и едва не плача, он ждал, когда все это кончится.
Из церкви он вышел с крестиком на шее. Страх, мучивший его дотоле, перешел в благостное облегчение. Нет, то был не животный страх, как при встрече с собакой или с пьяным соседом, а страх непонятного ему преклонения перед чем-то величественным и всеобъемлющим. Чем объяснить его Максим не знал. Вот и сейчас, по прошествии многих лет назад, он вновь чувствовал признаки того детского чувства — благовеянья перед чем-то величественным и завораживающим.
Нательный крест у него забрали в детском доме. Хотя на дворе стояли девяностые и, верить в Бога не просто разрешили, а это стало даже модно, директор детдома — закаленная атеистка, придерживалась старых воззрений: «религия — опиум для народа». А посему кресты под предлогом каких-то инструкции 50-х годов у вновь поступивших изымались и, больше никогда Максим его не видел. Сейчас же, как он подумал, ничего не мешает ему купить новый. Пройдя через калитку в церковной ограде, он подошел к резной двери. Толкнул створку, вошел. Внутри стоял полумрак. Свет в храм проникал сквозь небольшие оконца у самого купола. Удивительно, но сумрак не тревожил, напротив — успокаивал. Особая аура, исходившая от толстых каменных стен, навевала умиротворение и ощущение защищенности. Так странник, ищущий приюта от непогоды, испытывает облегчение, попав в радушный дом. Макс посмотрел по сторонам. Убранство было аскетично: сводчатый потолок с ликами святых, аналой, образа. Напротив входа, на возвышении — золоченый алтарь. В утренний час в храме почти никого не было. Две-три старушки в платках, протиравшие иконы, шептали молитвы. В стороне от входа Макс заметил прилавок с витиеватыми буквами: «Церковная лавка». На прилавке располагался нехитрый товар: книги, иконы, свечи. Последние были различны: тонкие, толстые, высокие и не очень. За прилавком, женщина в светлом платке читала про себя молитвослов.
— Извините, — Макс не узнал собственный голос: робкий и хриплый. — Я хотел бы…
Женщина подняла на него глаза.
— Да-да. Слушаю вас.
— Мне нужен крестик. У вас есть такой…, - пальцем он неуверенно показал себе на грудь.
— Нательный?!
— Наверное.
— Конечно. Вы — крещенный?!
— О, да!
Уж что-что, но в этом он не сомневался. Но в этом «о, да», сказанным совсем не по-русски, женщине почудилось лукавство.
— Молодой человек, вы уверены?! Большой грех носить крест, не будучи крещенным.
— Я же вам уже сказал, я — крещенный! Старый крестик у меня забрали в детдоме, сейчас хочу купить новый.
— Хорошо. Вам обычный?
— Да. Самый простой.
Она вытащила из-под прилавка коробку и извлекла оттуда несколько крестов на веревочках.
— Выбирайте.
— Мне вот этот!
Крест был без излишеств. Алюминиевое распятие и Спаситель на нем. Взяв в руки, Макс тут же надел его на шею. Он хотел спросить что-то еще, но его неожиданно опередили.
— Валентина, здравствуй. Я не надолго. — Невысокая, седая женщина в платке и темном платье протягивала продавщице деньги. — Хочу вот акафист заказать по своим.
— Конечно.
— И вот еще! Поставь, пожалуйста, за меня свечки за упокой.
— Кому?!
— Ну, ты же сама знаешь кому. Сыночку моему, да мужу тоже бы неплохо. Хоть он со мной и не жил, так что ж, не человек что-ли?! Его мымыра, наверное, и в церковь-то дороги не знает. А мужик там мучается.