Глава девятая. Штурм Збаража.
Польские региментари ожидали, что штурм Збаража начнется на рассвете. Действительно, с первыми проблесками зари чернь, казаки, татары, стали заполнять все необъятное пространство перед позициями польских войск и лишь тогда поляки воочию убедились, какая несметная сила вышла на бой с ними. Это не был еще настоящий штурм, казацкие полки только выводились на исходные рубежи, откуда, повинуясь взмаху гетманской булавы, должны будут, подобно смерчу, обрушиться на позиции поляков. Бесчисленная казацкая конница волновалась позади пехотных полков, словно высокая трава на ветру, еще дальше темной тучей вплоть до самого горизонта нависли татары.
С первыми солнечными лучами артиллерия Хмельницкого открыла огонь по польскому стану. Теперь, после его сужения, в центре нового построении оказались хоругви Фирлея и скрытые за ними орудия. Ядра казацких пушек градом сыпались на польский стан, польская артиллерия отвечала не менее интенсивным огнем своих орудий. Однако, артиллерийская дуэль продолжалась недолго и не принесла особых результатов. Тогда по взмаху гетманской булавы начался штурм. Поляки успели окружить валы глубоким рвом с эскарпами и вот в него первыми, демонстрируя глубокое презрение к смерти, ринулись полуголые запорожцы с дымящимися люльками в зубах и с кривулями в руках. За ними быстрым шагом стройными рядами двинулись три тысячи казаков старейшего Переяславского полка во главе с Федором Лободой, уманцы, которых вел удалой наказной полковник Степан Байбуза, Черкасский полк Яся Воронченка, Корсунский полк, предводительствуемый лихим красавцем Морозенко, освободителем Волыни, могучий двадцатитысячный полк Данилы Нечая, брацлавского полковника. Сколько их еще шло в первых рядах, подпираемых сзади казаками остальных полков, конницей и татарами было известно, пожалуй, одному лишь запорожскому гетману, который сам мчался в бой в огне и дыму, впереди своих полков, но зорко следил за всем тем, что происходит в его войске.
А сколько их пало, не добежав до рва, скошенных почти в упор пушечными ядрами и ружейным огнем не знает никто. Лишь седые бандуристы позднее воспоют славу их подвигу в своих думах. Но тысячи остальных дошли до рва, уже заполненного телами погибших товарищей, в упоении боем не замечая ран и крови, покрывших их полуобнаженные тела, и стали взбираться на валы. Сюда стремились все атакующие, так как в этой мертвой зоне они были недосягаемы для пушек, изрыгавших огонь по дальним шеренгам. Но здесь щтурмующих встретила усеявшая вершину вала немецкая пехота и драгуны, выкашивая их ряды почти в упор ружейным огнем. Тем не менее, те все в крови и черном пороховом дыму снова и снова накатывались на польские укрепления, стремясь взобраться на валы, прорваться к канонирам и искрошить их своими кривулями. И вновь, и вновь их отбрасывал назад ружейный огонь драгун и немецкой пехоты, но иного пути, как продолжать наступать, у штурмующих не было, так как сзади их подпирали новые толпы казаков и татар. Все смешалось в этой дьявольской мясорубке, валы сплошь были залиты кровью, ноги нападавших скользили по липкой кровавой грязи , но они все равно рвались вперед. Наконец, передним рядам удалось взобраться на вершину валов и в ход пошло холодное оружие. Атакующие уже не надеялись сохранить свои жизни, главное было дотянуться до противника и нанести ему удар саблей или ножом, а то и голыми руками или впиться в горло зубами. Многие так и умирали с оскаленными зубами, с залитыми кровью лицами, ничего не видя вокруг в свой последний смертный час. Накал боя был настолько страшным, что напротив вала, опоясывающего польский лагерь, вырос вал из тел погибших, но ни гетман, ни хан прекращать штурм не собирались. Наоборот, хотя запорожцы полегли почти все, переяславский полк большей частью также лежал возле вала, а брацлавский и уманский полки значительно поредели, Хмельницкий бросил им в помощь гадячский полк знаменитого Кондрата Бурляя, могилевский полк прославленного в последующем Ивана Богуна, грозный белоцерковский полк Михаила Громыко, даже прилуцкий полк свирепого Филона Дженджелея. Хан, поддерживая порыв гетмана, отправил в бой черкес, часть добруджских татар, силистрийских и румелийских турок.
Час спустя сражение достигло своего апогея. Казалось, пришел последний смертный час для всего польского войска. Бой шел уже на валах, противники сошлись в ужасной рукопашной схватке, когда бьются насмерть грудь об грудь, отбросив в сторону оружие. Сам, немолодой уже годами, Фирлей с окровавленной саблей в руках метался на валу в первых рядах, ободряя солдат и личным примером возбуждая в них отвагу. Сохрани атакующие наступательный порыв еще на какое-то время, неизвестно, чем бы все это закончилось, однако, повинуясь сигналу хана, татары стали покидать поле боя, а за ними отошли и казаки. Атаки прекратились, однако артиллерийский и ружейный огонь продолжался вестись до конца дня, загасив свечу жизни не у одного поляка.
Хмельницкий, внимательно наблюдавший за ходом битвы и не упускавший из виду ни одной ее детали, убедился, что поляки обороняются умело и сходу их позиции взять трудно. Однако опытным глазом бывалого воина он разглядел, что часть валов у широкого пруда, находящегося между обоими замками ( в тылу польского лагеря) не завершена до конца. Посоветовавшись с ханом, он приказал подвести свой табор еще ближе к польскому, а татары плотно окружили и замки, и пруд с юга, замкнув тем самым кольцо осады. В свою очередь Фирлей и Вишневецкий пришли к выводу о необходимости еще больше сузить лагерь, насыпав новые валы, чего и добивался запорожский гетман, полагая, что в результате они не станут досыпать старые валы у пруда и не успеют за ночь соорудить там новые.
Двадцать три полковника привели свои полки к Збаражу и почти половину из них с первыми проблесками солнечных лучей бросил Хмельницкий на штурм валов польского лагеря в месте их соединения с прудом. Как он и предполагал, поляки не стали дооборудовать здесь старые валы и не успели возвести новые. Гетман правильно рассчитал, что это самое уязвимое место в польском лагере, но он не мог знать, что обороной здесь командует один из самых старых и опытных командиров - полковник Рожажовский. Чуткий и осторожный, как лисица, Рожажовский не стал дожидаться пока казаки полезут на валы, а сразу двинул против них панцирную хоругвь, в то время, как его пехота открыла по наступающим плотный огонь с вершины вала. Против натиска "крылатых гусар" казацкая пехота, у которой при себе не было даже пик, не могла устоять и обратилась в повальное бегство, но сзади ее подпирали новые толпы казаков. Поняв, что замысел его не удался и, видя, что валы с ходу взять не удалось, гетман, спасая свою пехоту, бросил на ее выручку конницу, двинув одновременно в наступление по всему фронту остальные полки. Поддерживая казаков, Ислам - Гирей подал сигнал к атаке татарам. В воздух взвились тучи стрел, выпущенных из коротких, но обладающих огромной убойной силой, татарских луков, и казаки ринулись на штурм польских позиций. Особенно тяжело опять пришлось Фирлею, который со своими хоругвями являлся как бы краеугольным камнем всей польской обороны. Натиск казаков на участок валов, где он оборонялся, был столь ужасен, что своими трупами они опять, как и накануне заполнили ров почти до самого верха. Несмотря на то, что поляки мужественно оборонялись, казаки и татары продолжали упорно лезть на валы, устилая их своими бездыханными телами. Не лучше пришлось и Лянцкоронскому с Остророгом, которые с трудом сдерживали атакующих на своих участках обороны. Казакам корсунского, могилевского и гадячского полков мощным натиском удалось вбить клин между ними и прорваться во второй эшелон обороны, прижав хоругви Яна Собесского к самой кромке пруда.