Охотник побледнел и затаил дыхание.
– Вот видишь, у меня и компания уже есть, не надо будет жевать в одиночку. Так что не искушай меня, я ведь и передумать могу.
Потом вожак занялся своей одеждой и перестал замечать Охотника. Мокрая одежда плохо надевалась на мокрое тело.
Через день я случайно услышал, как Игратос спрашивает вожака, и не смог уйти, не услышав ответ.
– Ты стал бы есть этого... Охотника? – спросил Игратос.
– Мне приходилось жевать и не такое, когда не из чего было выбирать. Есть вещи намного хуже человеческого мяса. Уж поверь мне.
– Верю, – прошептал молодой Медведь. – Ты сказал истину. Я знаю. А о тех вещах, похуже, я знать не хочу.
– Я тоже, Малыш. Я тоже не хотел бы знать, – вздохнул вожак.
Вот тогда я и перестал слушать. Мне не понравилось, что он так назвал Медведя – это было мое прозвище, только мое! Я ушел от них так тихо, как только мог.
Но это было потом, когда все закончилось. А в день, когда ранили Ипшу, вожак долго сидел рядом с ней, гладил ее голову и слушал хриплое, прерывистое дыхание. Мы не подходили к ним. Только перенесли стоянку на десять шагов от реки. Охотник отошел еще дальше. Оружия у него не было, и я не смотрел больше в его сторону, но садиться к нему спиной не стал. Потом я увидел, что вожак поднял голову. Он только тронул взглядом Мерантоса, и тот сразу же обернулся, словно давно ждал приказа.
– Уводи их, – приказал вожак.
Он говорил негромко, но почему-то мы все услышали. Даже Охотник зашевелился.
– Куда нам идти? – спросил Мерантос.
– Отсюда... уходите все.
Казалось, вожак с трудом выталкивал из себя слова. И мы ушли. Все. Шестеро.
46
Игратос из клана Медведей
Наставник увел нас от вожака и раненой Ипши, и мне сразу стало легче. Я старался не вслушиваться в ее боль, но все едино слышал. А был еще и вожак... Ему тоже было плохо, ведь т'ангайю ранили из-за него. Никто не сказал, что он виноват, но вожак сам отмерил свою вину.
А для меня их боль была почти моей болью, и только расстояние немного уменьшило ее.
На привале мне стало еще легче. Я был уже далеко, а стены города спрятали меня. Они сбивали боль со следа, мешали ей отыскать меня.
Крик был невероятно громким и неожиданным. Я вскочил с места, завертел головой, но не увидел, кто кричал. Потом боль хлестнула, как кнут хостов, в глазах потемнело, и мои ноги подогнулись. Кажется, я тоже кричал, пока падал в темноту.
– Игратос?.. – услышал я голос наставника. Открыть глаза мне было очень трудно. Наставник сидел рядом и гладил меня по спине. А я все еще был в городе-убежище, и остальные притворялись, что не смотрят на нас. Только вожака не было с нами. Ипши тоже не было.
А еще я видел наставника только глазами.
– Это был вожак? – спросил он, когда я смог сидеть.
– Вожак.
Мы посмотрели на наших попутчиков, что сидели или лежали неподалеку, но все же каждый сам по себе. Стая почти перестала быть стаей. Остались только сопутчики, что едва терпят друг друга. Исчез вожак, и пропало то, что соединяло нас.
Наставник кивнул, соглашаясь с моими мыслями, и спросил, не открывая рта:
«Он живой?»
«Не знаю».
«А ты не можешь...»
Я знал, о чем он хочет узнать, и покачал головой, пока он не спросил.
«Не могу. Я больше не слышу его».
И это было истиной. Меня окружала непривычная тишина. Не та тишина, что бывает от молчания. Я перестал слышать ненависть и страх Охотника, тревогу и беспокойство Кота, боль и обиду Кугара... Я больше не слышал никого из них. И не видел. Я не сразу поверил этому. Так странно и страшно стало. Я уже начал привыкать все видеть и слышать по-другому, и вот это исчезло, сразу и вдруг. Это оказалось так же страшно, как сломанная нога у лучшего бегуна клана. Нет – это было еще страшнее, словно бегун остался совсем без ног!
«Он покинул мир живых? Или он ушел в пустоту?» – вопросы наставника поскреблись в мою Дверь Тишины.
«Не знаю».
Глаза наставника требовали другого ответа.
«Я теперь не слышу его. Совсем! И тебя не слышу. И не вижу».
«Не видишь?! У тебя же глаза закрыты! Открой их и...»
Наставник не понимает или не хочет понимать.
«Мерантос, ты умеешь говорить, не открывая рта, а я мог видеть с закрытыми глазами. Так, как видят чарутти. Мог видеть... больше не могу. Теперь я вижу как... как ты! Понятно?»
Вот я и сказал все, что мне очень не хотелось говорить. Теперь наставник знает, что из меня не получится ученика чарутти. И кем же я остался?
«Не слышишь? Тогда он может быть живым! Вожак».
Наставнику нужен только вожак...
«Может быть. – Я не смог сдержать разочарованный вздох. – А может, она тоже живая».
Наставник вздрогнул и прикоснулся к шее.
«Думаешь, он сделал это?»
Я мог только пожать плечами. Но вожак ведь зачем-то расспрашивал об ошейнике и изменениях, когда они с наставником смотрели рану Ипши. Рана была такая, что наставник не стал тащить из нее копье. Вожак тоже не захотел его трогать.
Если бы не этот ошейник!..
Получилось ли что-то у вожака, я не ведаю, но попробовать он решился. Это его боль отправила меня в пустоту. Это из-за него я стал калекой. Я потерял тот слух и зрение, какие бывают только у чарутти.
«Как-то я тоже ослеп, – вдруг начал рассказывать наставник. – Тогда я был очень молодой и совсем глупый. А лед и зимнее солнце легко могут ослепить неосторожного. Весь холодный сезон я был слепым. Потом, когда снег стал водой, я опять начал видеть. Это случилось очень давно. Я был тогда еще меньше тебя. А твоя мать... Только через пять сезонов она стала Зовущей».