- Тебе, что очень плохо? - испуганно спросил он – Где болит? Покажи!
- Ничего у меня не болит – смущенно улыбнулась я.
- А почему тогда ты за живот держишься? – суетился вокруг меня Мишка.
- Я просто есть хочу – смущенно ответила я, опуская глаза вниз.
- О, Боже! – воскликнул Михаил – Я уморил тебя голодом. Какой же я болван!
В его голосе послышалось такое искреннее раскаяние, что мне стало жутко неудобно. Ну, надо же, так разволноваться из-за какой-то ерунды. А Миша тем временем стал торопливо шарить по своим карманам, явно что-то там выискивая. На его лице читалось отчаяние. Мне даже захотелось его утешить, попросить его так не волноваться. Ситуация получалась очень щекотливой. От стыда я просто была готова провалиться сквозь землю. Тем более, что в этой часовне это было очень легко сделать, разверзшееся подземелье было буквально в двух шагах от меня.
Наконец Мишкины усилия увенчались успехом, и в одном из своих многочисленных карманов он обнаружил искомое. Неземная радость обозначилась на его лице.
- На, держи – протянул он мне шоколадный батончик, с таким трудом выуженный из бездонных карманных недр.
Пока я стояла и оторопело смотрела на него, Миша успел развернуть яркую упаковку и сунуть мне батончик в руку. Ну, просто, как малому ребенку.
- Ешь! – заботливо-грозно приказал он мне, сурово сдвигая свои брови в кучку.
Пришлось мне под пристальным Мишкиным взором откусить небольшой кусочек. На его лице сразу же появилось выражение удовлетворения. А у меня возникло смутное ощущение, что так смотрят на безнадежно-слабоумных, которые наконец-то сделали хоть что-то осмысленное. Поглядев на меня несколько томительных минут, во время которых я с трудом пыталась разжевать сладкую нугу, обильно начиненную орешками, Миша наконец-то успокоился.
- Сейчас я задвину алтарь на место, и мы пойдем домой. Потерпи немного…
Сказав это, Михаил повернулся и, подойдя к статуе Девы Марии, взялся обеими руками за распятие, которое находилось в ее руках. От изумления я даже перестала жевать, и чуть было не выронила свой батончик. Вытаращив глаза, я оторопело смотрела на то, как Миша, прилагая невероятные усилия, поворачивает распятие. Я готова была поклясться, что никакого распятия в руках у статуи раньше не было. И вообще, этот крест подозрительно напоминал мне распятие, стоявшее ранее на алтаре.
Раздался глухой щелчок и две половинки алтаря пришли в движение. С жутким грохотом и лязгом они двинулись навстречу друг другу. Как только они соединились, и алтарь опять стал представлять из себя единое целое, Михаил выдернул из рук статуи распятие и водрузил его в центре стола. Всю эту сцену я наблюдала стоя с раскрытым от удивления ртом, судорожно сжимая в кулачке медленно тающий шоколадный батончик. Поставив крест на место, Миша медленно повернулся ко мне и широко улыбнулся. По-моему, он был доволен произведенным эффектом.
- Ну что, пошли домой? – спросил он и протянул мне руку.
Я машинально протянула ему руку, в которой все еще крепко сжимала уже изрядно подтаявший батончик. Но взглянув на свои перемазанные шоколадом пальцы, быстро отдернула ее и спрятала за спиной. И подала Мишке другую руку. Причем постаралась сделать так, чтобы мой жест выглядел как можно более царственным. Миша ухмыльнулся, но промолчал. Но в его глазах забегали веселые чертенята.
Он торжественно принял мою руку, чопорно наклонился и поцеловал кончики пальцев, щелкнув при этом своими пыльными кроссовками. Выражение лица его при этом стало интеллигентно-аристократическим, как у английского лорда. Так и подмывало сказать: «Овсянка, сэр!» Не говоря ни слова, он взял меня под руку и церемонно повел через часовню ко входу в подземный ход. Я шла рядом с ним, обалдело хлопала глазами, в опушенной вниз руке сиротливо таял шоколадный батончик.
- А почему Вы батончик свой не кушаете? – любезно осведомился он, аккуратно обходя очередную колонну – Кушайте, а то будете снова рыкать, аки дикий зверь.
Мишка явно надо мною издевался.
- Кушайте, кушайте – повторил он – А то всех монстров в подземелье перепугаете.
Я терпеливо молчала.
- Да ешь ты, кому говорю! – прикрикнул на меня он – А то опять плохо станет.
Услышав Мишкин крик, я сглотнула подкативший от обиды к горлу комок и стала послушно доедать батончик. Он мне уже не казался таким вкусным, растаявший липкий шоколад перепачкал все мои пальцы, излишне сладкая нуга никак не хотела пережевываться. Я стояла возле открытого подземного хода и судорожно дожевывала твердые орехи.