Тело ворочалось в темноте, натыкаясь на зализанные илом железки, обрывки стального троса, осклизлые камни. Пару раз уходило ко дну. Но все же, в итоге, обрело равновесие и урвало-таки полноценный глоток воздуха. Желудок вывернуло.
Да, дела! Покуда никто ничего не услышал, отсюда нужно линять. И чем быстрее — тем лучше. Включившись в борьбу за существование, я утратил контроль над тем, что происходило на берегу. Вероятность того, что опытный водолаз может наткнуться на след в месте последней лежки, нельзя исключить. Сейчас ничего нельзя исключить: кто знает, не придет ли в чью-то шальную голову желание заглянуть под один из многочисленных провалов в деревянном настиле? Или кто-то возьмет, да сам того не желая, провалится мне на голову? Вон, как прогибаются доски под тяжестью бегущих людей! — Эй, ты! Очнись, просыпайся, — тряс я его изнутри. — Пошли меня куда следует, хоть как-нибудь отзовись! Что-то слабенько шевельнулось в сознании. Ого! Кажется, мы начинаем подавать признаки жизни! Коли так, самое время откланяться. Пора послужить бессмертной душой своему бренному телу, как выигрышной карте лечь в засаленную колоду после долгого пребывания в рукаве. А двойник — он исчезнет, найдет свою нишу, свое эталонное время, свою вероятность. Главное, чтобы здесь, под водой, не осталось ни одного физического следа. Елки-моталки, а плащ?! — Ты, — я не находил слов. — Что ж ты наделал, падла вербованная?! Зачем ты нацепил этот лепень, сейчас ведь не холодно? — Не верещи! — наконец-то он отдышался. — Это Стас приказал, проверяя мою моторику. Ну, не мог я ослушаться, не вызвав его подозрений. А тебе жалко, что ли? Или больше надеть нечего? — До тебя еще не дошло? — окончательно взвился я, — Эта вещь из реального времени. Или тебя этому не учили? Мы с тобою исчезнем, а она останется здесь. Надо прятать. Пошарив по окрестному дну, я нащупал кусок чугунной трубы. Жалкие лохмотья, бывшие когда-то модной одеждой, обрели в ней вечный покой под толстым слоем жидкого ила. — Ну, все, разбегаемся, — скомандовал я, без всякой надежды дождаться ответа. — Прощай! В любом случае, ты вел себя молодцом! — А можно, — последовал робкий вопрос, — я еще хоть чуть-чуть побуду с тобой? — Дело твое, — сказал я без задней мысли. — Земля большая… На поверхности продолжалась неразбериха. Сигнал «человек за бортом» подхватили соседние суда. Он все громче сливался в единый непрекращающийся звон. Со всех концов порта к причалу номер один торопились люди: грузчики, рыбообработчики, крановщики, экипажи соседних судов. Всех их — трезвых и пьяных — сплотил сейчас единый порыв: спасти человека. Только у Жорки и у его подопечных были другие планы. Для них ситуация начала попахивать жареным. Первыми это почуяли Игорь, Никита и Стас. Они прекратили орудовать пожарными баграми, повесили их на штатное место, и теперь наблюдали за происходящим через тонированные стекла микроавтобуса. Еще бы! Стремительно разрастающуюся толпу начали разбавлять, нежелательные для них, лица. Подводники понимали, что толпа — это сложный взрывной механизм, от которого лучше держаться на расстоянии. На судно бегом возвращались все те, кто не ушел из диспетчерской в город. Боцман Гаврилович, уже умудрившийся крепко поддать, все порывался раздеться и броситься в воду. — Пустите меня, засранцы, — кричал он милиционерам, пытавшимся его удержать, — в бой идут лихие гондурасцы! Гавриловича собрались было вязать и вести в сторону проходной, но тут появился Сергей Павлович. Вид у нашего капитана был болезненный, взгляд потухший. Он тихо и вежливо пояснил стражам порядка, что судну предстоит срочно очистить причал, некоторое время поработать буксиром, чтобы метров на тридцать вперед передвинуть спасатель, у которого, как только что выяснилось, возникли проблемы с главным двигателем, а сделать это силами одной вахтенной службы практически невозможно и без боцмана просто не обойтись.
Услышав и осознав, что все это нужно для обеспечения безопасности водолазных работ, получив по червонцу на рыло, «засранцы» ушли. Лихой гондурасец Гаврилович переоделся в робу и принял общее руководство над швартовной командой. Вскоре его силуэт замаячил на полубаке. К освобождаемому причалу подтянулось береговое начальство. Кто-то начал составлять протокол. Оперативно подъехала машина с водолазами, их оборудованием. Никто не знал, что делать, с чего начинать. Хитрющий Жорка мгновенно оценил ситуацию и принял на себя общее руководство. К нему потянулись срочные линии связи от разного пошиба чиновников: и средней, и лохматой руки. Великорусское разгильдяйство просматривалось во всем. Сначала, никак не хотел запускаться компрессор. Потом забастовали фонари освещения. — они почему-то не зажигались под водой. Наконец, первая пара «ихтиандров» погрузилась на дно. Только тогда выяснилось, что давно начался прилив, что сильное подводное течение несет их прямо под сваи, что «клинит» воздушные шланги. Как итог, «более детальный» осмотр места происшествия решили отложить до утра. Устинов настолько вошел в роль, что сам капитан рыбного порта стоял перед ним навытяжку. Даже старшина водолазной команды, отрапортовав, козырнул, не выпуская из правой руки единственную добычу сегодняшнего дня — мою окровавленную шапку, заботливо упакованную в стандартный пакет для вещдоков. Боялся, наверное, потерять.
Группа захвата, как стая, потерявшая след, кружила неподалеку. И вдруг, зазвонил радиотелефон. Теперь уже сам Жорка, втянув голову в плечи, перед кем-то отчитывался, оправдывался. Судя по морде, доставалось ему крепко. Как ни странно, именно эта словесная экзекуция, придала ему еще больший авторитет в глазах берегового начальства. Дав «отбой» водолазным работам, Устинов нырнул в микроавтобус, пару минут пошептался со Стасом. Тот, судя по жестам, с чем-то не соглашался. Жорка махнул рукой, выскочил на причал, подозвал одного из своих волкодавов, вручил ему многострадальный пакет и приказал отправить на «срочную, всестороннюю и очень тщательную экспертизу». Не поверил, сволочь! Все-таки, он не поверил! Это было самое главное из того, что мне оставалось выяснить. Пора возвращаться. Окинув происходящее единым всепроникающим взглядом, я окончательно замкнул линию перехода. Сложные чувства испытывает человек, попавший в яму с дерьмом. Лезет он из нее, бедолага, цепляется за корешки и неровности — вот он, кажется, край! Пыхтит и не видит, что уже занесен каблук грязного сапога, готового сбросить его обратно на дно. Так и мой высокомерный разум. Он только что царил над событиями и готов уже, было, стряхнуть их, как эстет стряхивает капли воды с кончиков пальцев...
Вернувшись в себя, я подспудно уже понимал, что никогда больше не буду прежним. Действительность превзошла самые худшие ожидания. Тело, лежавшее на мешках с рисом, внутренне все еще было там, среди бородатых свай, с ног до головы облепленное илом и кровью, на грани полного истощения. Его колотил крупный озноб, а где-то в районе желудка, съежился отвратительный ком, обильно сдобренный солью. Ком отдавал сложным букетом, отдающим крысиным дерьмом, дохлыми портовыми котами и перегнившей рыбой. Пришлось прекратить это безобразие. Измочаленный мозг ухватился за действительность, как утопающий за соломинку. Не сдерживаемая ничем информация, хлынула в него сразу по нескольким направлениям. Радость обретения своей изначальной сути, когда ни у кого не путаешься под ногами, перекрывалась ревнивой обидой несправедливо брошенного и похороненного в забвении существа. Существа, для которого единственный осколок активно пережитого — вся жизнь — всего лишь налет пыли на общем гранитном памятнике бытия. Голосило и тело, которое, по всем канонам, принято считать бессловесной оболочкой. Оно тоже перешагнуло через холод и боль. Оно тоже лежало в грязи между жизнью и смертью. Оно победило и кричало теперь, что тоже достойно этой реальности! Разум троило. Наверное, так сходят с ума. Стиснув голову локтями, я что-то орал, катаясь по холодному полу. Но откуда-то из пыльных глубин Мироздания медленно выплывал бесстрастный завораживающий звон. Как колыбельная песня, он примирял, успокаивал, будил смутные воспоминания. И губы сами шептали слова: Живы еще чады Владыки Земного Мира,