После такого «прозрения» у Молли тотчас сложился новый план действий: упросить Думанского способствовать скорейшему возобновлению следствия по делу и добиться осуждения Кесарева. Когда адвокат предложил ей услуги своего ассистента, Молли была несколько разочарована, но, по сути, план ее начинал воплощаться в жизнь, а это, считала она, важнее всего.
«Теперь-то уж точно справедливость восторжествует!» — убеждала себя Молли. Она чувствовала в себе запас душевных сил, которого, как ей казалось, должно было хватить на то, чтобы вынести все трудности, связанные с новым процессом. «А когда он завершится, в жизни начнется счастливая полоса. Непременно должно быть так, и никак иначе!»
Неожиданный скандальный визит Думанского с известием об убийстве Сатина окончательно поверг девушку в отчаяние. На следующий же день с самого утра она заперлась в спальне, пытаясь самостоятельно, без помощи нотариуса («Ну их, крючкотворов этих, — бумажные души!») составить прошения прокурору, в Окружной суд, даже в Сенат. В поисках справедливости, ища надежной защиты, бедная сирота вознамерилась было подать прошение и на Высочайшее Имя, но, задумавшись, решила: «Если прочие инстанции останутся равнодушными, тогда лишь буду умолять Государя». За время процесса в домашнем архиве скопилось много судебной хроники, и Молли попыталась выудить из нее нужные сведения; к тому же можно было воспользоваться и толстенным справочным ежегодником «Весь Петербург», где значились адреса, номера телефонов всех столичных адвокатских контор и практикующих светил юриспруденции, но после «общения» с Думанским девушка решительно не знала, к кому же из этих защитников-правоведов обратиться. Горничная через двери пыталась уговорить барышню принять пищу:
— Убиваете вы себя-с! Говели бы, еще понятно, а так куда ж это годится — голодом себя понапрасну морить да душу изводить?
Вечером в прихожей кто-то позвонил, но Молли и не думала выходить. Через пару минут в спальню постучала горничная:
— Барыня, сюпри… сюрприз вам прислали-с, мальчишка-рассыльный приходил!
Неприбранная и измученная Молли, ворча, выглянула в гостиную:
— Что там еще за глупости? Без них голова кругом идет… Ну, сколько можно мне мешать? Это невыносимо, жестоко, наконец…
На столе в китайской вазе стоял огромный букет свежих роз. Пурпур лепестков и матовая зелень стеблей причудливо сочетались с росписью по фарфору — огненно-золотыми извивающимися драконами. Горничная игривым тоном доложила:
— Сказал, что от какого-то важного господина, а имя, дескать, назвать не изволили — «их ноги-то-с»!
— Инкогнито! Запомнили, Глаша? И ноги тут совсем не причем. Это латынь, древний язык. Да, и вот что — заберите-ка их себе. Я не принимаю цветы невесть от кого!
Расстроившись пуще прежнего, Молли опять заперлась в спальне. «Кто на такое способен? Если Думанский, то это уже слишком. И он смеет надеяться, что я прощу его хамскую выходку?! Как бы не так! Хамство и вздорность нельзя ни себе позволять, ни другим спускать».
Неизвестный, однако, оказался настойчив и педантичен: букеты свежих роз стали появляться в квартире у Молли ежедневно, да еще и с неизменной точностью — в один и тот же ранний час. По указанию Молли, их сразу несли то к Глаше, то на кухню; чаевые молодая хозяйка брать запретила.
Время шло, а Молли Савелова все никак не могла найти обнадеживающий выход из создавшегося положения. Не знала, как возобновить и продолжить судебное разбирательство.
Через неделю в урочный утренний час дежурно зазвонил колокольчик в прихожей, и Глаша уже по привычке сразу открыла: в дверном проеме, как и следовало ожидать, показались огромные розовые соцветия, из-за которых на сей раз выглядывали сразу двое юных рассыльных, мал мала меньше. Выглядело все это весьма комично, учитывая, что большие вазы они едва удерживали:
— Куда прикажете-с, тетенька?
Обидевшись на «тетеньку», Глаша фыркнула. Но это не был еще конец церемонии и даже не вся процессия: на сей раз рассыльные выступали в роли то ли пажей, то ли герольдов. Раздвинув запыхавшихся мальчишек, с еще одним благоухающим букетом неописуемо прекрасных чайных роз в плетеной жардиньерке в прихожую вошел сам заказчик «цветочной феерии». Им действительно был не кто иной, как злополучный адвокат. Он, не раздеваясь, прошел мимо Глаши в прихожую (это тоже задело горничную) и, подозвав юных спутников, коротко указал на распахнутые двери залы: