— Четыреста двадцать.
Незнакомец моргнул.
— А выхлопные газы? Вы же загрязняете окружающую среду!
— Не загрязняю. Я установил дожигатель, который нейтрализует выхлопы.
— Дожигатель тоже ваша работа?
— Моя. Хотите взглянуть?
— Боюсь, не успею. — Незнакомец вручил Робину визитку. — Я остановился в «Гербе Вацлава» через дорогу и, собственно, оттуда вас и заметил. Зайдите ко мне утром, поговорим. Возможно, вы морочите мне голову, а может, и нет — там разберемся. Но если это правда, у нас есть шанс навеки избавиться от проклятья роторно-поршневого двигателя, а у вас — стать начальником инженерного отдела.
С этими словами незнакомец удалился.
У Робина отлегло от сердца. Но ненадолго. Перспектива работы меркла перед пустым карманом. Неподалеку от гостиницы светилась витрина ломбарда. Вот если…
Стоп! Да что с ним творится? Совсем гордость потерял? Да и потом, Манижа не согласится — никогда в жизни.
Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд.
— Ро-бин, ты уже бывал в этих странных краях?
— Нет, но кое-что слышал.
— Однажды, ребенком, я заблудилась в Сардах. Никто не дал мне поесть, не предложил ночлега. Лишь много лет спустя выяснилось, почему.
Робин ощутил прикосновение нежных пальцев, что-то прохладное легло ему в ладонь. Он разжал кулак и увидел мерцающую изумрудную сережку.
— Про драгоценности я сказала сгоряча, злилась из-за твоего намерения любой ценой отвезти меня в Сарды. Знаю, тебе нет дела до моих украшений — и никогда не было. Знаю, ты никакой не пастух, но с деньгами у тебя туго. Поэтому сейчас же отправляйся и обменяй эту безделицу на то, что по здешним обычаям дает кров, еду и платье.
— Послушай-ка… — начал Робин.
— Пускай ты не пастух, но твой наряд говорит об обратном, — продолжала Манижа. — Дочери царя Креза не пристало водить дружбу с оборванцем. Тем более, когда есть средства исправить твое обличье.
— Хорошо, обменяю, — буркнул Робин, пряча серьгу в карман.
Манижа не отводила от него янтарных глаз.
Неужто девушка Суббота знает его лучше, чем он сам?
— Будь я и впрямь пастухом и не имей возможности сменить платье, что сказала бы дочь Креза тогда?
— Ничего. Сердцу не прикажешь.
Девушка Суббота придвинулась ближе, медные пряди коснулись его щеки. Робин обнял ее за плечи, и плот медленно покатил в весенние сумерки. Вдоль дороги мягко светили фонари и витрины. В окна дул ветерок с южных цветочных полей.
В кои-то веки Фини по-настоящему повезло.
НАД ТОЛПАМИ ДОВЛЕЕТ…
Церемониальная площадь пестрела лозунгами Старшей Сестры. Одни вышивкой горели на ярких полотнищах, что свешивались с величественных зданий, которыми так славилась площадь; другие неоновыми буквами сияли над входом в праздничные шатры; третьи украшали фасады башен.
СТАРШАЯ СЕСТРА ЛЮБИТ ВАС!
СТАРШАЯ СЕСТРА ДНЕМ И НОЧЬЮ ДУМАЕТ О ВАС!
СТАРШАЯ СЕСТРА НАСТАВЛЯЕТ МОЛОДЫХ И ПОМОГАЕТ СТАРЫМ!
Уолтер Крэнстон, специально отпросившийся с работы, чтобы успеть на площадь до шестичасового поезда, обожал эти лозунги.
Впрочем, как и все вокруг.
Иногда по Веселье-ТВ крутили хроники прошлых лет, когда совсем юная Сестра еще не обладала ни властью, ни влиянием. Признаться, жуткие были времена! Никому до тебя нет дела, а Сестра не может помочь в силу молодости.
Повзрослев, она все взяла в свои руки, старалась, чтобы каждый ни в чем не знал нужды. Теперь все и вся обязаны Старшей Сестре. Крэнстон боготворил землю, по которой она бродила.
Площадь вовсю готовилась к завтрашнему параду в честь Дня Старшей Сестры. Дороги перекрыли, вдоль тротуаров установили и даже активировали невидимые электронные заборы, призванные сдерживать толпу. Отмытая до блеска брусчатка сияла в лучах полуденного солнца. День Старшей Сестры выпадал на шестое августа, и люди ждали его не меньше, чем Рождества. В этом году интерес подогревался слухами о сногсшибательном сюрпризе — таком, что все ахнут.
Прямо напротив Крэнстона высился огромный, в четыре этажа, электронный портрет Старшей Сестры. Если смотреть на него слишком долго, Сестра непременно задавала вопрос.
Особенно внимание приковывали ее глаза. Кристально голубые, кроткие, как летнее небо, от одного их взгляда на душе становилось легко. Золотистые волосы, словно колосья спелой пшеницы, обрамляли круглое лицо, источавшее любовь и достоинство. Некоторые, правда, считали, что грудь у Сестры великовата, но Крэнстон не принадлежал к их числу. Кто, как не богиня, достоин пышных форм, тем более, надежно скрытых под корсажем пестрого хлопчатобумажного платья.