— Откуда ты это взял? — Варвар даже не старался скрыть изумления.
— Вместе с Белит, кровожадной и смелой пираткой, черным возмездием был кораблям и в пучины их много отправил, — закончил слуга Гратакса, опускаясь на подушки. — В сердце читаю твоем, о, пришелец надменный, имя назвал — остальное открыто. Ты же присядь, и осушим заздравные чаши.
— Это всегда, — Конан прилег на подушки, с любопытством поглядывая на Илл'зо, который, утомившись длинной речью, залпом осушил кубок.
— Обо мне ты, видно, все знаешь, — сказал варвар, когда жрец осторожно вытер свою бородку-трубочку и потянулся за шариком розового желе, — может, теперь расскажешь о себе?
— Я — Предстоятель Богов и Десница Пророков, Смерти слуга и Предвестник бессмертия мира, — пропел Илл'зо. — Я побеждал победителей, славой увенчанных бренной, я на вершины всходил и в долины спускался, там драгоценностей много, но мне их не надо…
— Хм, — сказал только варвар, — удивительное дело.
— Нет удивления там, где господствует мудрость, — наставительно заметил жрец, — там, где игра, — побеждает Спокойный.
— Хотел бы я знать, в какие игры ты играешь, — проворчал Конан себе под нос, но жрец его услышал.
— Нет ничего, что сокрыто от глаз Просвещенных, род свой ведущих от самых фундаментов мира. Мы побеждаем не ради надменности праздной, ради спокойствия грозно разим дерзновенных.
— И превращаете их в брагонов?
— Тех, кто погряз в суете, развращен безвозвратно, тех, кто, мужами зовясь, суть — явление скверны.
— Теперь я понимаю, почему вы носите юбки.
— Почему? — удивился Илл'зо. И, спохватившись, добавил: — Слово свое поясни, северянин смышленый!
— Потому что не относите себя к мужам.
Слуга Гратакса потер бритый череп и молвил:
— Только незрячий различье полов наблюдает, мудрый признает, что нет между ними отличья.
— Ну, ты меня удивил! — хлопнул себя по колену варвар. — А я думал — знаю, откуда дети берутся. Послушай, открой мне тайну: эта Омма Фа, или как там ее, она — женщина или мужчина? А то, знаешь, мне скоро предстоит с ней возлечь.
Илл'зо задрал приклеенную бородку и ответствовал:
— Много познанья тебе предстоит, молодой храбрый воин, много открытий, ведущих к явлению сути. Я же скажу, что царица прекраснее многих долго слыла и тому подтвержденьем служит ее изваянье у этого трона…
Он указал куда-то за спину Конана. Обернувшись, варвар увидел в тени колоннады, как раз напротив возвышения, с которого недавно спустился жрец, еще одно. Там стояло пустое кресло, а возле действительно темнела плохо различимая отсюда статуя.
— Ты сказал — была? Что это значит?
— Ликом своим Омма Фа и луну затмевала, но порешила сравниться блистанием с солнцем. Долго она вопрошала меня, мне же много открыто тайн, что неведомы даже царицам. Я снизошел, ибо дщерью считаю ту, кто цветущую землю хранит неустанно. Есть в диких скалах большая купальня, Древние мира ее завещали потомкам. Там омываемся мы после долгих служений, после в сырых лабиринтах несчетных блужданий. Три водопада несут там прозрачные струи с горных вершин, с поднебесья Тирами. Зная их тайну, я так наставлял дорогую царицу: в первом омоешься — силу упругую в теле вновь ощутишь и девицею юной пребудешь. А под вторым водопадом лик свой прекрасный омоешь — станет прекрасней еще и разгладится кожа, вновь зарумянится, станет блестящей, как солнце. Третьего струй же коснешься — задумайся прежде! — в смертных ты трепет вселишь, неподвластный сужденью…
Илл'зо перевел дух, и варвар воспользовался паузой, чтобы сказать:
— Мыслю, ваша Омма была бабенкой не первой молодости, если хотела разгладить морщины под этими водопадами. Надеюсь, ей это удалось. Ладно, первая струя возвратила ей девственность, вторая — юность, а что дала третья?
— В третьей струе не велел я купаться, — покачал головой жрец, — ибо для смертных она слишком много скрывает. Только богам и служителям их подобает ликом своим вызывать трепетание прочих. Омма же Фа, своенравная гордая дева, смело вступила под водные звонкие вихри…
Громкие звуки фанфар прервали увлекательное повествование слуги Гратакса. Из-под колоннады выступили девы, окружившие довольно странное сооружение. Оно напоминало небольшую палатку из пестрой ткани, укрепленную на шестах, которые несли четверо брагонов. Приветственные крики понеслись к знойному небу, струя фонтана вспыхнула яркими огнями, ударили литавры. Туземки образовали живой коридор, по которому двигалась процессия — прямиком к столику Конана.
— Встань, о, достойный, прошествуй навстречу невесте, — пропел Илл'зо, поднимаясь и оправляя юбку, — смело и гордо иди по велению свыше…
Вздохнув, киммериец прикончил одним глотком оставшееся вино, поднялся и зашагал к палатке.
Дана откинула полог, и варвар застыл, уставившись в душный полумрак, где, широко расставив кривые ноги и поводя в его сторону длинными, похожими на мшистые корни руками, стояла его нареченная.
— Приди, приди, супруг мой! — донесся низкий утробный глас.
«В смертных ты трепет вселишь, неподвластный сужденью», — бешеными ударами крови зазвенели в голове варвара слова жреца.
Сбивая с ног зазевавшихся и позабыв об отравленных копьях брагонов, киммериец с диким ревом ринулся к выходу…
Он успел пробежать не менее ста шагов, утыканный, как еж, летающими иглами, впившимися в кожу спины, прежде чем ноги его подкосились, и Конан рухнул на каменные плиты. Сознание оставило варвара, а когда он открыл глаза, увидел прекрасное лицо юной девы — темные зрачки, в которых трепетал отблеск свечей, смотрели на него пристально, не мигая.
Поняв, что лежит обнаженный под взглядом какой-то довольно наглой девицы, киммериец хотел подняться, но почувствовал, что руки и ноги его крепко пристегнуты железными кольцами к жесткому ложу. Низкий каменный свод нависал над ним, едва озаренный тусклым светом, все остальное помещение тонуло во тьме.
Девица отступила в ату тьму и снова появилась, держа в руках плетеную корзину.
— Кто ты? — хрипло спросил варвар, облизывая сухие губы.
— Твой кошмарный сон. — Голосок ее прозвенел, чистый и радостный, столь несообразный словам, им произнесенным.
— Плохо о себе думаешь, — сказал киммериец. — Ты не такая уж страшная. Наоборот. Развяжи меня, и мы превратим кошмар в дивные грезы.
— У тебя есть невеста. Только с ней ты можешь вкусить все радости мира.
Она звонко рассмеялась.
— Радости мира? А ты видела ту милашку? Любая горилла по сравнению с ней — писаная красавица. И запах. Я едва не задохнулся. Так пахнет, должно быть, бродячий пес, если его облить духами. Много я повидал страшилищ, но первый раз обратился в бегство. Давай условимся: если поедешь путешествовать, никому не говори, что бесстрашный Амра потерял голову из-за какой-то большой белой обезьяны.
— Ты нарушил клятву, пришелец! — воскликнула юная дева, и на сей раз, слова ее звучали гневно. — Ты отверг ту, коей предназначен по воле богов!
— Что-то я не помню, чтобы в чем-то клялся, — пробурчал варвар.
— Так поклянешься! Иначе смерть твоя будет ужасна.
Она открыла крышку корзины и небольшими деревянными щипчиками достала из нее нечто, блеснувшее изумрудным сполохом.
— Взгляни.
Щипцы оказались перед глазами Конана, и он увидел извивающуюся змейку в локоть длиной. Тело ее скручивалось в кольца, маленькая пасть была открыта, на острых зубках — капельки яда.
— Яд изумрудной змейки действует медленно, но неотвратимо, — услышал он ясный голос, — ты будешь мучиться до захода солнца, тело твое распухнет, и кожа станет отваливаться клочьями… Глаза вылезут из орбит, гной выступит из многочисленных язв, сойдут ногти…