— Сколько, по-вашему, в Маньчжурии производилось зерна в год?
У меня словно отнялся язык, и я не мог выговорить ни слова.
— На чем основано ваше изобличение?
Я понял, что окончательно запутался, и рассказал об источнике своих сведений.
— В таком случае вы сами верите в то, что здесь написали?
— Я… Нет, не уверен.
— О! Вы даже сами не верите! — Следователь удивленно посмотрел на меня. — Зачем же тогда пишете?
Я не знал, что сказать. Тем временем он надел на авторучку колпачок, прибрал на столе бумаги и книги — толстые маньчжурские "Ежегодники" и "Правительственные сообщения". Было очевидно, что он не ждет от меня ответа. Допрос он закончил такими словами:
— И от себя, и от других нужно требовать только правду.
Я молча смотрел на этого человека, который был моложе меня на десять с лишним лет. В глубине души я согласился с ним, так как всегда боялся, что другие начнут распространять обо мне разные слухи, сильно преувеличивая.
Когда я вышел из комнаты, где проходил допрос, меня внезапно поразила одна мысль: "Все ли следователи так объективны, как этот? А если один из них не такой и именно он получит изобличающий меня материал, что тогда?"
На этот вопрос я получил ответ очень скоро. Несколько позднее сосед по койке Лао Юань рассказал нам аналогичную историю. Он как-то подсчитал сам, привел цифры по стали, разграбленной японцами на Северо-Востоке. Следователь не поверил, дал ему карандаш и велел подсчитать, сколько нужно руды на производство такого количества стали и сколько ежегодно добывается руды в каждом руднике Северо-Востока… "У него с собой были документы по природным ресурсам Маньчжурии", — сказал в заключение Лао Юань. Я теперь понял, зачем на столе у следователя Чжао лежали такие книги, как "Ежегодники", "Сводки" и т. д. Рабочая группа для проверки каждого сведения привлекла к работе сотни человек, которые более чем за год объездили многие селения, перевернули тонны архивных материалов. Это мне стало известно лишь тогда, когда я ставил свою подпись под заключениями следователей.
Мне было неловко перед молодым следователем за то, что я был так глуп и думал, что он мне не верит. Я написал ему письмо с извинениями.
"Ситуация не так уж опасна", — думал я, посылая письмо.
Страдания и ненависть жителей Северо-Востока
Я никогда прежде не слышал конкретных рассказов о бедствиях, причиненных населению Северо-Востока японскими агрессорами, да меня это и не интересовало. Я кое-что знал о ненависти народа, однако думал, что это больше касается населения Северо-Востока и японцев, а ко мне не имеет никакого отношения. Прошел десяток лет, и лишь теперь я словно пробуждаюсь ото сна и начинаю понимать подлинную серьезность случившегося.
Член рабочей группы как-то специально рассказал нам о результатах частичного расследования преступлений японских захватчиков Маньчжурии. Я несколько усомнился в том, что услышал. Он перечислил некоторые статистические данные, например число убийств, и среди них — число массовых убийств гражданского населения; назвал площади, засеянные опиумом, количество людей, куривших его, а также сумму прибылей от торговли им… Это были страшные цифры. Еще больше заставили нас ужаснуться описания массовых убийств и кровавых трагедий. Волосы вставали дыбом от того, что я слышал, но про себя я думал: "Неужели так было в действительности? Если все это правда, как же могло случиться, что среди моих младших братьев, младших сестер, племянников, подданных не нашлось ни одного, кто бы рассказал мне об этом?"
И только позже, участвуя в общем собрании японских военных преступников, я перестал сомневаться в услышанном.
Тогда впервые мы увидели японских заключенных. Из газет было известно, что японские военные преступники в Фушуне составляли лишь часть арестованных в Китае. Судя по собранию и более поздним сообщениям об их освобождении, вынесении приговора и непрерывно поступающим известиям, мы поняли, что среди этих преступников произошли непостижимые изменения. Об этом я еще скажу дальше. А сейчас о собрании. Хотя на нем и присутствовало тюремное начальство и члены рабочей группы, само собрание фактически было организовано "учебным комитетом" самих заключенных. Этот "учебный комитет" и был призван контролировать жизнь и учебу заключенных и был создан после того, как большая часть японских военных преступников осознала свои ошибки. На этом собрании выступили несколько японских военных преступников, которые рассказали о своем перевоспитании, а также откровенно признали свои многочисленные преступления. Некоторые выступили с разоблачением других. Привлекая факты, они отвечали на центральный вопрос — совершил ли японский империализм в Китае преступления. Мы, военные преступники Маньчжоу-Го, присутствовали на собрании в качестве слушателей. Все откровения и изобличения произвели на нас глубокое впечатление, но особенно потрясли нас признания Фуруми Тадаюки — бывшего заместителя начальника главной канцелярии и начальника жандармерии Маньчжоу-Го.
Фуруми Тадаюки был любимчиком военного министерства Японии. Вместе с Такэбэ Рокудзо (начальником главной канцелярии) они выполняли указания Квантунской армии и, пользуясь положением фактических диктаторов, намечали и осуществляли контроль и грабеж на территории всего Северо-Востока. Он подробно рассказал о политике насильственного захвата крестьянских земель и плане переселения в Маньчжурию японских иммигрантов, о "пятилетнем плане развития производства" захваченных ресурсов, о политике отравления населения опиумом, а также о закулисной стороне политики выжимания из Маньчжурии зерна и других материальных ресурсов для подготовки к войне на Тихом океане и т. д. Он рассказал многое из того, что происходило на секретных заседаниях, называл множество цифр, от которых люди приходили в ужас. Он рассказал о некоторых результатах этой политики, и каждый его пример представлял собой страшную картину. Например, в 1944 году во всех уездах было собрано свыше 15 тысяч рабочих для строительства военных укреплений у Ваньемяо на Хингане. Из-за невыносимых условий, в которых приходилось жить и работать, из-за холода и голода погибло более шести тысяч человек. Другой пример — в период подготовки к войне против Советского Союза, при укреплении русла реки Мулинхэ, впадающей в озеро Ханка, по тем же причинам погибло свыше 1700 человек.
Мне запомнился его рассказ об опиумной политике.
В начале 1933 года, до военных действий японской армии в провинции Жэхэ, было решено для обеспечения военных расходов использовать опиумную политику. В то время производство опиума на Северо-Востоке контролировалось еще не полностью, наличного товара было недостаточно, что, однако, не помешало контрабандой продать за границу свыше 2 млн лянов опиума. Одновременно с этим в провинции Жэхэ с самолетов разбрасывались листовки, в которых поощрялось выращивание опиумного мака. Позднее, году в 1936-м, в семи провинциях Маньчжоу-Го были увеличены площади его посева, усилилось его производство, а затем была юридически установлена легальная монополия на специальную продажу опиума. Для поощрения курения наркотиков и насаждения пагубной привычки среди молодежи повсюду были созданы "общества по борьбе с курением опиума" и опиумные курильни с "девочками". В 1942 году японский Совет возрождения Азии провел Конференцию по производству и потреблению опиума в Китае, принявшую решение, по которому пограничные районы Маньчжоу-Го и Монголии должны были удовлетворять потребности в опиуме "сферы взаимного процветания Великой Восточной Азии". На основании этого решения площадь выращивания опиумного мака в Маньчжоу-Го увеличилась до 3000 га. По расчетам Фуруми, к моменту краха Маньчжоу-Го было произведено около 300 млн лянов опиума. Прибыли от продажи опиума в 1938 году составили одну шестую часть всех доходов Маньчжоу-Го. В 1944 году прибыли от него увеличились до 300 млн юаней, то есть в сто раз больше, чем в начальный период существования Маньчжоу-Го. Это было одним из главных источников средств на военные расходы в агрессивной войне Японии. Число людей, отравленных этим наркотиком, только в провинции Жэхэ доходило до 300 тысяч. Во всем Северо-Востоке на каждые сто человек приходилось пять курильщиков опиума.