Ункас откинул для сестер завесу, и, повернувшись, чтобы поблагодарить его за это внимание, молодые девушки увидели, что разведчик снова уселся над потухающими углями, опустив лицо на руки, и, по-видимому, весь ушел в раздумье о непонятном звуке, который прервал вечернее пение.
Хейворд захватил с собой горящую сосновую ветку, и этот факел слабо осветил узкую пещеру, где девушкам предстояло провести ночь. Дункан укрепил свой светильник в трещине камня и подошел к сестрам; они остались с ним наедине в первый раз после отъезда из форта Эдуард.
— Не уходите, Дункан, — попросила его Алиса, — мы не заснем в этом страшном месте, особенно теперь, когда непонятный ужасный вопль все еще звучит у нас в ушах.
— Прежде всего осмотрим, достаточно ли безопасна наша крепость, — ответил Хейворд, — а потом поговорим об остальном.
Он прошел в самый дальний угол пещеры, к выходу, тоже закрытому тяжелым одеялом, и, отодвинув его, вдохнул полной грудью свежий, живительный ветер, веявший от водопадов. Ближайший рукав реки стремился по узкому глубокому ущелью, прорытому течением в мягком камне. Вода неслась у самых ног молодого офицера и, как ему казалось, образовала отличную защиту с этой стороны.
— Природа создала неодолимую преграду, — продолжал он, указав на черный поток под обрывом, и опустил завесу, — и вы отлично знаете, что честные, верные люди охраняют вас. Следовательно,, почему бы вам не воспользоваться советом нашего Соколиного Глаза. Я уверен, Кора согласится со мной и скажет, что вам обеим необходимо заснуть.
— Кора может согласиться с вашим мнением, но на, деле не подтвердит его, — проговорила старшая из девушек. — Если бы мы даже не слышали непонятный страшный крик, нам все равно было бы трудно заснуть. Скажите-ка сами, Хейворд, могут ли дочери позабыть о том, как должен тревожиться их отец, не знающий, где они и что с ними случилось в этой глуши, среди стольких опасностей?
— Он воин. Правда, ему известны опасности, но известны и преимущества лесов.
— Как снисходительно, как терпеливо переносил он мои глупые затеи! С какой любовью исполнял все мои желания! — со слезами произнесла Алиса. — Кора, мы поступили неблагоразумно, предприняв эту поездку.
— Может быть, я необдуманно настаивала на том, чтобы отец позволил нам приехать к нему в такое беспокойное время, но я хотела доказать ему, что, как бы пренебрежительно ни относились к нему остальные, его дети остались верны ему.
— Когда он услыхал о вашем решении приехать в форт Эдуард, — ласково сказал Хейворд, — в его душе произошла жестокая борьба между страхом и любовью, и любовь одержала победу. «Я не хочу останавливать их, Дункан, — сказал он. — Дай господь, чтобы все защитники нашего короля выказали половину той смелости, которую проявила Кора».
— А обо мне он ничего не сказал, Хейворд? — с ревнивой нежностью спросила Алиса. — Я уверена, что папа не мог совсем позабыть о своей маленькой Эльси...
— Конечно, нет, — ответил молодой человек. — Он осыпал вас множеством ласковых названий, которых я не смею повторять, чувствуя, однако, их справедливость. Раз он сказал...
Дункан сразу умолк, потому что снова пронесся тот же ужасный вопль и вслед за тем наступило долгое мертвое молчание; все переглядывались, со страхом ожидая повторения дикого воя. Наконец в отверстии пещеры показалась фигура разведчика; суровая твердость его лица сменилась неуверенностью при мысли о таинственных звуках, казалось предвещавших неминуемую опасность, перед которой были бессильны и ловкость его и опытность.
Глава VII
— Если мы останемся здесь, — сказал Соколиный Глаз, — мы пренебрежем предупреждением, которое дается нам для нашего же блага. Пусть нежные создания побудут в пещере, но мы, то-есть я и могикане, пойдем на скалу сторожить. И, полагаю, майор присоединится к нашему обществу.
— Разве близка опасность? — спросила Кора.
— Леди, — торжественным тоном ответил разведчик, — больше тридцати лет прислушивался я ко всем лесным звукам, как прислушивается человек, жизнь и смерть которого зависят от чуткости его слуха. Меня не обманут ни мурлыканье пантеры, ни свист пересмешника, ни крики дьявольских мингов. Я слыхивал, как лес стонал, точно человек в жестокой печали; слыхивал я треск молнии, наполнившей воздух шипеньем горящих ветвей, когда она разбрасывала искры, разлетаясь в изломах. Теперь же ни могикане, ни я — мы не можем объяснить себе, что это был за вопль. И потому мы думаем, что это — знамение неба, посланное для нашего блага.