— Товарищ генерал, что здесь происходит? — уважительным тоном поинтересовался офицер.
— Это я у вас должен спросить, почему заключённые едут в одном вагоне с беженцами? — требовательно произнёс Дерягин.
— Беженцы едут в следующем вагоне, а здесь половина людей без документов и регистрации.
— И как вы это допустили?
— Слишком быстро эти твари республиканские напали, нам бы личный состав успеть эвакуировать, а на всех местных не хватило времени, кто смог, тут поехал, на следующей станции, проверим документы, кого надо высадим. А зэки, так, первый снаряд в колонию и угодил, они, как начали когти рвать, видать успели сюда прокрасться, до них тогда времени уже не было.
— Довольно.
— Товарищ генерал, а как вам удалось выбраться, ведь я лично видел, как эти уроды окружили штаб.
— Про подземные тоннели слышал?
— А, — хитро улыбнулся офицер, — знаю, знаю.
— Пойдём на пару слов, — Ефрем вытолкал Красного в тамбур, а бойцы молча закрыли дверь.
Отсутствовали они не долго, зато, когда местный правозащитник вернулся, то его лицо было уже спокойным и миролюбивым.
— Этих убрать! — скомандовал он бойцам, указав на зэков.
Капитан жестом призвал группу к себе, Захар не забыл прихватить Ефремов пистолет.
Расположилась группа во втором, вагоне с головы поезда. Тут были поселены все вояки Красных, которым посчастливилось попасть на эвакуацию. В отличие от «чёрного плацкарта», и даже от плацкарта беженцев, которым являлся третий вагон с головы поезда, тут было чисто, всё убрано, прилично, также были купе. Группа заселилась примерно в середине вагона. С разрешения раздобревшего офицера, разведчики заняли два смежных купе. Пластиковую стенку, разделяющую комнатки, сняли сразу, получилось довольно хорошее пространство. Парни скинули вещи, и стали размещаться.
— Артём, на пару слов! — Ефрем кивнул на выход из купе.
Грачёв уже знал, что его ждёт разбор полётов, но когда он видел беспорядки учиняемые заключёнными, он об этом совсем не думал.
— Артём! Что ты себе позволяешь! — сразу вскипел командир, когда они вышли в тамбур. — Чему тебя, чёрт возьми, учили в таких ситуациях?!
— Действовать по обстоятельствам! — выпалил Артём, сквозь зубы.
Дерягин смутился, но лишь на какое-то мгновение, тем не менее, этого хватило, что бы Грачёв заметил.
— Мы должны быть предельно осторожны! Такие выходки ставят под угрозу всё задание.
— Там, в вагоне, людям грозила смертельная опасность, я не мог пройти мимо!
— От успеха нашей компании зависит куда больше жизней!
— Это скотство!
— Цель оправдывает средства! — цинично процедил Ефрем, вглядываясь прямо в глаза Артёму.
— Я не такой, как ты! — Грачёв оттолкнул от себя капитана, — У меня всё ещё есть сердце, и я не могу быть таким циничным, уродом, ясно?! Может только таких, и берут в разведку, но я в первую очередь человек! А ты никогда, никого не любил! Ты не знаешь, что такое людское добро, ты не знаешь хороших качеств, ты видишь во всех врага, и ищешь угрозу!
Артём видел, как в глазах собеседника вспыхнула ярость, но лишь на секунду, потом самообладание взяло вверх. Ефрем спокойно смотрел на Артёма, не выражая никаких эмоций, как и положено диверсанту. Артем, тяжело дыша, развернулся, и вышел в коридор.
В купе он опёрся о стену перед зеркалом, и посмотрел на себя. Гладковыбритое лицо раскраснелось, рассечённая скула ещё кровоточила, ноздри раздувались широко. Артём глубоко вдохнул, затем выдохнул. Успокоился. Достал бутылку из рюкзака, налил немного воды в кружку, выпил, затем смыл кровь с лица.
— Шрам будет, — констатировал Борис, хлопнув по плечу сослуживца, — С боевым просвещением, — и самодовольно хмыкнул.
Артем, молча, стянул рубашку, и Борис прекрасно имел честь видеть шрамы на спине парня. Розовые рубцы полосовали всю спину, от шеи до поясницы, сильные ожоги, всё ещё красные. Сказать, что Тельцов был удивлён — ничего не сказать. Даже Захар ошеломлённо смотрел на Грачёва. Артём видел их удивлённые лица в зеркале, но удовольствия ему это, конечно, же, не приносило. Он снова умылся, растерев водою шею, и натянул чистую белую рубашку.
Борис с Захаром по очереди покинули купе, оставив Артёма в гордом одиночестве.
До небольшого ресторанчика в поезде Ефрем добрёл машинально. Он грузно повалился на стул, в самом углу зала, подпёр голову руками, провалился в раздумья. Слова Артёма затронули его, выпаленные со злостью и презрением. «Ты никогда, никого не любил!». Ефрем скрипнул зубами, стараясь отогнать ужасные воспоминания. «Ты не знаешь, что такое людское добро…» — звенел голос в голове. «Циничный урод!». Пороховая скорлупа, защищающая нежную ткань сердца от мирских «милостей» лопнула, Ефрем отчётливо увидел лицо молодой девушки, такое знакомое, такое любимое… Он начал трясти головой, но образ не хотел уходить. Девушка вела за руку мальчика, родного, любимого. «— Сынок, не плач, в садике ты будешь не долго, потом папа тебя заберёт. Папа, пообещай сыночку, что заберёшь его — звенел жизнерадостный голосок, который никогда, капитану Республиканской разведки не забыть. — Заберу милый, я ненадолго, — молодая, тонкая рука, не такая сильная и загрубевшая как сейчас, прикоснулась к щеке мальчишке, по которой текла слеза.» Слеза потекла по пыльной, щетинистой щеке Ефрема. Он знал, что будет дальше, и не хотел вспоминать. Нет, он умолял воспоминания отступить, но образы не уходили из головы. Он заскрипел зубами, но не мог скрыть боли, которая томилась годами. Слеза, крупная, блестящая, шлёпнулась на старенький стол под лицом Ефрема, и брызнула, как кровь… «С этих нежных пальцев, которые Дерягин давно не воспринимал за свои, капала кровь. Родная, и ужасная. Сын, такой любимый, такой беззаботный, милый, ласковый, умирал на руках отца. Он не успел, совсем немного. Какие-то секунды. Они решили жизнь. Тогда, когда началась, проклятая бомбардировка, Ефрем был уже у детсада, а малыш бежал ему на встречу, радостный, счастливый. Почему? Спрашивал себя Дерягин. Почему они начали бомбардировку с школ и детсадов? Теперь окровавленное личико никогда не покинет памяти отца. Что для человека может быть страшнее потери любимых и близких? Смерть? Нет! Тогда Ефрем готов был отдать свою жизнь, что бы живы были его родные. А он слабый, такой же беззащитный, как и любимый сын, не смог ничего сделать. Простой мирный гражданин, который забирал ребёнка из сада.» Капитан сглотнул ком, подкативший к горлу, тихо застонал. Он сильно ущипнул себя за шею, что бы отвлечься, но это не помогло.
«— Эй, мужик! У тебя жена есть? Есть? Беги к ней, может, ещё успеешь! — лицо санитара как-то в памяти не отложилось. Он просто выхватил сынишку из рук, и положил на землю, накрыв простынёй. — Жену спасай! Ефрем бежал как в бреду, через весь город, охваченный огнём, паникой, смертью… Он бежал, не видя солдат, не замечая разрывающихся рядом снарядов. Она работала в больнице. Такая милая, молодая, добрая. Она была подобна ангелу, особенно в белом больничном халате.». Ефрем только и запомнил её той, какой она была в последний день. В день, когда все они умерли. Тогда перестал существовать Ефрем Дерягин, тогда появился капитан контрразведки НОР.
«Он был уже рядом. Почти успел. Как он жалел, что не хватило секунд, что бы забежать в здание и умереть. Огненный шторм налетел на больницу. Его откинуло, прибило к земле. Но он продолжал видеть, как рушится здание. В облаках пыли, дыма, охваченное огнём. Он рванулся туда, туда, где его ждала любимая. Но солдат ухватил его. Сказав, что там не безопасно. «А где безопасно? Разве там можно жить, теперь?» — орал Ефрем, его руки были в крови, в крови сына. Из бока сочилась кровь, и силы оставляли его.
За мгновения, до того, как он потерял сознание, он видел, как последние снаряды сравняли с землёй, то, что осталось от больницы.»
Кулаки капитана сжались, так, что побледнела кожа на костяшках. Он сжал зубы, вновь и вновь, повторяя себе: «Надо бороться, надо! Если я выжил тогда, значит, я должен бороться! Я отомщу за своих родных. Каждой Красной мрази, всем, кто воюют за них. И продам свою жизнь дорого!»