— Наверное, ты прав. Тогда не нужно делать ему больно. Он и так понимает, что поступает, не всегда правильно, и я не знаю почему, придёт время, и он всё тебе сам объяснит.
— Не думаю, что он захочет поговорить по душам, как только мы начали задания, и я узнал его с другой стороны, мы не совсем, так сказать, ладили.
— Нет-нет. Ты видел его взгляд, когда ты высказывал ему претензии? Что в нём было?
— Злость, ярость, разочарование, — пожал плечами Грачёв, давая понять, что это совершенно очевидно.
— Ты ещё плохо разбираешься в людях. А в таком человеке, как Ефрем, и я иногда теряюсь. Да вот только этот взгляд я сразу заметил. В нём было уважение.
— Ну, уж нет, этого точно не может быть.
— Он уважает тебя, то, что ты не предал миссию, и смог не только побороть Красных, но и поборол самого себя, ты вернулся к нам. Значит долг, и честь для тебя что-то значат, а Ефрем уважает и ценит преданный и верных людей. Ещё он уважает тебя за то, что ты не побоялся высказать своё мнение, ты не струсил выступить против него. Вот увидишь, я был прав.
И уже в полной тишине, они поднялись наверх, где в небольшой комнате, бывшем кабинете начальника завода, расположилась столовая. Борис расставил скудную провизию, разлил по рюмке каждому спиртного, какого именно, Артёму сейчас не было дела.
— Завтра, мне нужны бодрые бойцы с ясным умом, — более чем понятно, намекнул Дерягин, и удалился.
— Вот так. Значит, в хлам напиться не удастся, — с огорчением истолковал слова командира Захар, где-то пропадавший всё время встречи «блудного сына».
— За встречу, — Борис поднял рюмку, — я рад, Тёма, что ты снова с нами, я даже заскучал.
Они выпили, закусили.
— Как вы выбрались и Нового ключа, и вообще что произошло? — пока память у агентов не отшибло алкоголем, поинтересовался Грачёв.
— Ну, история не самая интересная, — начал повествование Борис, — со мной куда веселее приключения случались. Приходим мы, значит, к Левше, агент наш. А он нас приводит к ангару. У Ефрема нашего, чутьё собачье, как-то понимает, что дело палённым пахнет, и мы готовимся. Ворота открываются, и как эти черти накинулись!
— Какие черти?
— Красные вроде. Нас всех почти одновременно и спеленали. Ну, а потом… Короче повезло и выбрались.
— Эй, — от возмущения Захар махнул рукой, и перелил содержимое своей рюмки, — Как есть рассказывай! Не занижай моего геройства.
— Ладно, — сжалился Борис.
«А они с Захаром мягче стали, алкоголь сближает, что ли?» — подумал Артём.
— Герой наш, выхватывает нож, режет своего разведчика, и кидается на командира Красных. Приставляет ему лезвие к шее, и визжит не своим голосом, что бы нас отпустили, иначе на лоскутки их командира пустит.
— Ну, а нас не отпустило, — вставил реплику Захар, расхохотался, и перевернул тарелку с зеленью.
— Да ты дружок, никак под наркотой? — заметил Леонид.
— Только нас отпускают Красные, Дерягин хватает Глок, и вставляет ствол пистолета разведчику прямо в раскрытый от удивления рот. От выстрела тому аж череп разнесло, а Ефрем весь в крови, дальше начинает валить этих жуков. Я тоже не отстаю от капитана, подбираю калаш, и очередью человек двадцать срезаю.
— Э… — хотел что-то возразить Захар, но на него напала внеземная усталость, и он тихонько захрапел.
— Ну, не двадцать, ладно, это я лихача дал, но человек пять точно. Потом мы хватаем стволы и паспорта, Левша, кстати, клянётся, что не предавал нас. А Ефрем ему ствол к затылку приставил, орёт на него. Как с ума сошёл, я его оттаскиваю, и представляешь, твои слова вспомнил. Пока я капитана в чувство приводил, этот упырь слинял! Представляешь! Мы бегом в гостиницу, и вещи забрать, и тебя. Прибегаем, а дома ещё никого. Ефрем хватает вещи, говорит, что бы мы сматывали, а он останется тебя ждать.
Артём с Леонидом переглянулись. Заболодский взглядом сказал, дескать, видишь, прав я на счёт командира, а Грачёв лишь виновато признал свою вину.
— Я чёркаю тебе записку, хватаю его за руку, говорю: «Сейчас накроют нас, а Тёма парень не дурак» ты же не дурак? Вот видишь! Уговариваю его, и сваливаем. Ты уж извини дружище. Я так за тебя переживал, всё себя винил, думал, может, надо было позволить Ефрему остаться.
— Не стоило, — протянул Артём, — Ты всё правильно сделал.
Борис продолжил, что-то весело рассказывать, все, наливая себе и наливая, пока Леонид не отобрал бутылку, но Грачёв его уже не слышал, но вновь занялся самобичеванием.
«А этот парень, Артём, молодец, хватило духу обидеть человека, так и не побоялся извиниться. Ефрем его утром, конечно же, простил, умно придумал, сказать, что парень вчера просто сильно устал. Оно явно не так. Грачёв просто мало понимает ещё людей. Не понимает, что командир старается для всех нас, и делает то, что необходимо сделать, а не то, что ему хочется. Вот он, настоящий лидер» — таких людей Леонид уважал, и думал о Дерягине всегда только хорошо, как несколько лет назад, когда узнал этого молодого разведчика, так и сейчас, когда быстрым шагом шёл к своей съёмной квартире на окраине города.
В комнате, которую Леонид снял после обыска его квартиры, личных вещей не было, зато цель его прибытия находилась в конце огромного огорода. Утром, когда Ефрем зарекнулся, о том, что надо бы перенести рацию на базу, и связаться с Центром, Заболодский сразу оживился и вызвался на это дело. Как только, за последние несколько лет, рядом с ним появился командир, который всегда был на той стороне рации, агент словно разучился думать самостоятельно. Он беззаветно верил в гениальность Ефрема, недаром он знал его с первого дня работы, и отказывался думать самостоятельно и принимать решения. Так жилось легче, от тебя не зависят судьбы и жизни других. Ты не командуешь и не ошибаешься, только выполняешь то, что за тебя уже обдумали и решили. Леонида это устраивало, даже больше, ему так нравилось.
Несколько домиков, с огромными участками земли, обнесённые ветхими заборами, располагались недалеко от города. Так что это даже не окраина, а хутор. Леонид направился вдоль речки, прямиком в сторону дома, где снимал комнату. И на душе у него было так легко. И солнце даже было, правда, за тучами, но всё-таки. Ничто не могло омрачить этот день, день, когда ответственность за принятие решения снималась со шпиона. И весь мир заиграл новыми красками. Пропало то напряжение, преследовавшее Леонида последние годы службы, ушло опасение разоблачения, за каждым кустом перестал мерещиться враг, в каждом прохожем пропал контрразведчик. Словно он не в глубоком тылу врага, а дома. В родном городе, где он всех знает, где здоровается с соседями, жмёт руки друзьям. А было ли оно, то время? Как давно! Почти и стёрлись воспоминания в памяти.
За ностальгическими мыслями, Заболодский и сам не заметил, как стучит в дверь знакомого дома.
— Сейчас-сейчас! — отозвалась хозяйка.
Леонид улыбнулся, вдохнул полной грудью, и присел на ступеньки, спиной к двери.
А красота-то, какая! Огромный, хоть и уже жёлтый луг, живописные холмы, не такие высокие, как горы. Их он не любил еще, будучи мальчишкой, когда они ездили с отцом на Кавказ, где жили его родственники. Как высоко было на вершинах! От высоты захватывало дух, сводило ноги. Спускать маленького Лёню приходилось на руках. А вот река за холмами радовала не меньше. Как хочется прямо сейчас, не глядя на сильный холод, кинуться в воду, которая кажется как в детстве, тёплой и летней. Вот ему мерещится мама, совсем ещё молодая, весело играет с пёсиком, как же его звали? Леонид не помнил, ему тогда было едва десять лет. А мама запомнилась только такой. Молодой, радостной. Не было той мамы, сильно больной, умирающей, осунувшейся. Нет. Она выскочила из памяти, как грязная страница тетради.
Дверь за спиной заскрипела, но Леонид предпочёл не оборачиваться, он не хотел потерять образа любимой мамы, хотелось смотреть на эти пейзажи вечно. А потом на голову упала какая-то ткань. Агент пришёл в себя слишком поздно, его схватили, ударили в живот, но крепкий диверсант, вывернулся, попытался освободиться из захватов нескольких сильных рук. Но ничего не вышло. Его ударили по затылку. Резкая боль отдалась в мозгу. А потом всё погасло. А может, так темно было в мешке.