— Нет!
Страшный свист вдруг поднялся перед самым Серпионом, и вместе с ним на высоту почти в десяток метров в сторону Френтоса поднялся огромный песчаный смерч. Не прекращая вращения, вихрем поднимая в воздух все больше песка, он рванул прямо на врага, и тот даже не попытался от него уйти, так специально остановившись, продолжая стоять на месте, лишь серьезно и уверенно смотря вперед. Защищаясь своим окто, увеличив в сотни раз ядерную силу и силу притяжения между всеми атомами своего тела и одежды, тем самым он оставался почти неуязвим к повреждениям извне, и легко сопротивлялся силе ветра смерча Серпиона. Смерч, в свою очередь, окружил Френтоса, и тот одним движением руки разогнал его ветер в разные стороны, прекратив вращение, и тем самым разорвал сам смерч. Вместе с мокрым песком тот вращал по ветру и капли дождя, полностью вымочившего Френтоса до нитки. Все время дующий сверху штормовой ветер, дождь, крики толпы, и особенно гром, полностью поглотили уши Френтоса, а его глаза вокруг на мгновение после рассеивания смерча, застилал кружащийся вокруг песок. Он даже не заметил, что оказался в ловушке, и не успел вовремя отреагировать, чтобы защититься от новой атаки Серпиона своим окто. Всего мгновение, и в центр песчаной бури по центру арены, в которой буквально только что пропал Френтос, с самых небес ударила страшная огромная молния. Зрители тоже мгновенно замолчали, а песок после удара молнии, теперь будто падая в густой как молоко туман, начал быстро оседать. Руки Серпиона только крепче сжали металлическое древко копья, когда ликование толпы вернулось, и вместе с ним, как и сам Серпион, совсем затихли так и громыхавшие в небе молнии. Песчаная завеса в одно движение руки Френтоса осела, и вместе с тем тот шагнул вперед, сияя Синим Пламенем из глаз, с паром от дождя открывая глазам публики свой обгоревший от удара молнии по мокрой одежде почти полностью разорванный и обугленный бахалиб. На его теле под одеждой не было ни единой царапины. Он выглядел куда страшнее, чем прежде, и одной своей невероятной силой окто и решимости, впервые за многие годы, нагонял ужас в уже ослабшее с годами сердце Серпиона. Сердце Бога, который никогда не боялся, и никогда не отступал даже при виде самых страшных врагов. Такое было лишь раз. И тот страх тоже вызвал имтерд, некогда носившей фамилию Кацер.
— Все? — с не теряющим серьезности лицом, но точно безумными и бешеными широко открытыми глазами, спросил Френтос.
Серпион вскинул копье и чуть присел. Его руки чуть дрожали, но уже вряд ли от нагоняемого им же на город холода. В его глазах уже мелькало отчаяние, но даже так — свет его надежды светил куда ярче, чем единственно различимые впереди на фоне тьмы горящие Синим Пламенем глаза его противника. Он не мог проиграть эту битву. Он просто не имел права проиграть.
— Во имя природы. — прикусывая язык, про себя шептал он. — Никакой пощады!
Рывок, вспышка, и треском по арене, на потеху так и не замолкающей публике, удар за ударом сходились в ожесточенном бою горящие уверенностью лишь в собственной правоте оружия Френтоса и Серпиона. Внутренняя сила разливалась по арене, разбрасывая под собой песок, прожигая его, промокший будто от слез безысходности Бога Природы, злобными молниями, на фоне его золотых доспехов с каждой секундой кажущимися все краснее и горячее. Лиловые молнии со звоном били по мокрому, но не пропускающему воли врага, Френтосу, с полной уверенностью и серьезность теперь не только парируя атаки разрубающего на лету капли дождя золотистого копья, но и перехватывая их, ударяя Серпиона в ответ, тем не менее встречая наконец серьезное сопротивление его не зря столь тяжелого доспеха и не менее крепкой внутренней силы. Окто Френтоса было его единственным оружием, но он ни на секунду не отвлекался, не уходил в защиту, и не пытался экономить силы. Он был в бешенстве, и дрался голыми руками, как дикий зверь, одной только яростной гримасой разрывая в клочья решимость противника, которой и без того было уже не так много, и гасла она с каждым новым заблокированным врагом ударом. Никогда прежде ему не приходилось сражаться с кем-то настолько сильным, и то же подтверждал в своей голове Серпион, понимая, что этот бой лишь истощит их обоих, но не приведет ни к чьей смерти. Френтос этого не понимал, и не собирался об этом думать. Он всего лишь хотел избить Серпиона, и так, чтобы вся дурь из его головы наконец испарилась, как испарялся вокруг него создаваемый им же дождь, даже если для этого придется сначала переломать ему все кости.
Они уже изрядно устали, и Серпион только теперь отскочил назад, понимая, что продолжать бой обычными атаками впредь нет смысла, и Френтос все равно все их заблокирует. Пришло время и ему достать козырной туз из рукава, и нанести по уже ослабшему врагу последний, самый сокрушительный и смертоносный удар. Это был рискованный ход, и не только для врага он мог оказаться последним. Серпион понимал это, но уже не мог мешкать. Френтос заранее был слишком хорошо подготовлен к бою с силами природы, но была она прореха в его силах, которую он до сих не замечал, и которая, очень кстати, была очевидна для закаленного в боях воина Серпиона. Если возможность и была — сейчас было лучшее и единственное время ей воспользоваться.
Одним мощным ударом копья в песок, сплевывая уже подкатившуюся под губу кровь, он активировал одно из своих самых страшных окто, последнее в жизни многих его врагов во времена Первой Войны, и уже давно позабытое им в потоке времени, только теперь вынудившее его оживившийся от ярости мозг вспомнить о той силе. Будто весь мир вокруг ударила огромная невидимая рука, с грохотом и раздирающим уши гулом под ногами Френтоса сотрясая землю, а ветер, ранее и без того едва не срывавший со стен цирка удерживающие ткань опоры, с хрустом их разорвал, мощным потоком разрывая все вокруг арены, растворяя в своем потоке даже людей.
Френтос на мгновение испугался столь могущественной силы, и сам от тряски земли в один момент упал на одно колено, будто преклонившись перед истинной силой Бога Природа. Он видел, как вихрь, несший теперь с собой постоянно отрываемые им от цирка части, буквально съедал еще смеющихся от происходящего на арене людей, и в ужасе заметил, как все они растворяются в воздухе, превращаясь в Черное Пламя, собирающееся в одно толстое кольцо вокруг арены. Его смех не пропал, а переместился будто в самую черепную коробку Френтоса, теперь звуча намного жутче, холоднее и безумнее. Даже в усилившемся теперь ледяном, шквальном дожде, он не чувствовал такого холода, как в том смехе. На мгновение тот холод заморозил и его самого — его губы задрожали, тело перестало двигаться, и Синее Пламя его глаз в миг погасло. Промокшее до ниточки тело теперь дрожало словно кленовый лист на ветру, и не на обычном, а на самом настоящем ветре разрушения, что только большей болью в голове озвучивало имя его последнего непобежденного противника — ветра пустынь.
— Так это оно? Черное Пламя? — все еще едва шевеля губами, смотрел по сторонам Френтос.
— Синее Пламя, которым ты владеешь, тоже часть Черного. — дрожал в ушах Френтоса голос будто телепатии Серпиона, на самом деле лишь отражаемый от все разбивающихся о тело Френтоса капель дождя.
Бог Природы был невидим в окружающей буре, и слишком громко вокруг уже по самому цирку вокруг арены били его молнии. Где-то ткань цирка загоралась, поджигая и прочую, носящуюся по кругу мокрым вихрем, оттого быстро в нем тушась, также легко, словно перышко, бросаясь им далеко в сам окружающий город. Огни загорающейся от молний ткани, как и сами молнии, очень ярко выделялись на фоне остального окружения, в котором уже совсем потухли все цирковые огни факелов. Крыши у цирка уже не было, и почти все его этажи, вместе со всеми ложами, включая самую верхнюю с Ультрой, разрушились от страшной силы разгула стихии, и всю арену залил белоснежный свет отныне висящей высоко в небе прямо над головой Френтоса луны. Только Черное Пламя вилось неподвластно буре, не отбрасывая тени, вместо привычного Первородному Пламени треску заливая и без того шумную от бури арену чем-то похожим не то на шепот, не то на тяжелое дыхание.
— Пусть хоть трижды между моим Пламенем и этим Черным будет связь — я не собираюсь подчиняться убийце своих родителей. — стискивая зубы, собрав всю свою уверенность в кулак, исподлобья глядел в пустоту перед собой Френтос.
— Не важно, что ты говоришь сейчас. Скоро это изменится. И именно этому я должен помешать.