Н А. Авербух, В А. Комарова
Последний из Рода
ПРОЛОГ
1 декабря 3452 г. от последнего падения Грани
Ткачиха лежала в своем гамаке и с легкой улыбкой наблюдала за тем, как там, в смертных землях, штурмуют Великий Град. Били катапульты, летели со стен горящие стрелы. Но Город падет – Ткачиха это знала. Она уже переплела нити, что стали основой этому. И она ждала… Трещали под напором тарана дубовые ворота, свистели шмели-стрелы, полыхало ало-золотое пламя, раздирая осеннюю ночь. А с неба падал первый снег – нежный, легкий, чистый, словно перья придуманных смертными ангелов. Огонь, снег и ночь. И кровь. И сталь. И смерть.
Это станет ее шедевром. Давно она не сплетала воедино столько нитей, давно не обрывала столько судеб. И еще долго она не создаст ничего равного – еще три мира, или четыре…
Но вот что-то насторожило ее. Синеволосая Княгиня приподнялась в своем гамаке и повнимательней рассмотрела переплетение…
И выругалась…
Темноволосый офицер с суровым, обветренным, украшенным широкими рублеными шрамами лицом, вскочил на коня. Привстал в стременах, оглядывая своих людей.
– Открыть ворота! – гаркнул он хрипло.
Его команду не успели выполнить: в этот миг ворота рухнули, все же не выдержав очередного удара тарана. А навстречу бросившимся в город врагам вылетел отряд конницы: в алых мундирах с золотыми галунами, с острыми саблями наголо, с безумием в глазах и надрывным криком-стоном:
– Победа иль смерть!
А он впереди всех. В папахе, при орденах, с белым лицом и смертью во взгляде.
Чужой смертью. Свою он уже встретил. И принял.
– Победа! – рычит он, а на губах выступает желтая пена, словно у зверя раненого, загнанного охотниками в угол. – Победа иль смерть!
И его сабля обагряется кровью, брызги расцвечивают его белую кожу. Он скоро весь покроется ею. Не своей – чужой. Словно заговоренный, он сражается в самой гуще, но ни один удар его не настигает. Снег, пламя и кровь – он жаждет их, он сливается, становится ими. Уже не человек, еще не дух.
И вьется в руках следующего за ним молодого, безусого вестового флаг: алый ворон на черном фоне. И ржет под ним злобно черный конь.
– Победа!
И подхватывают за ним десятки голосов:
– Или смерть!
И мир катится в Хаос. Они все выходят из-за стен павшего города, навстречу смешавшимся врагам. Мужчины, женщины, дети. Они, словно околдованные, безумцы, бросаются вперед, на мечи. Гибнут, идут по трупам, не замечают ран, и кричат:
– Или смерть! Смерть! Смерть!
И ночь стонет, и пламя принимает их: людей покоренного, но выбравшего смерть, а не рабство, города. И враги отступают. Полыхают катапульты, падают, хрипят с пеной у рта кони алых гвардейцев. А они даже в смерти продолжают сражаться.
Пламя сдирает с них плоть, пламя дает им новые тела. И загораются в пустых глазницах огоньки, и встают они, и идут…
Воины. Вечные Воины. Огненные Воины. Души Осеннего Огня.
Не важно, кем они были до: гвардейцами, торговцами, нищими…
Они сделали выбор.
Они предпочли смерть рабству. Они умерли, сражаясь…
Она стоит на одной из стен, окруженная пламенем, и смеется. И не важно, что сегодня – не ее день, не ее сила. Они призвали ее, они отдались ей: весь город.
Все. До единого. Мужчины, женщины и дети. Теперь они – ее. Она в своем праве…
Ткачиха резко дернула одну из оставшихся нитей.
– Он испортил мой узор… – пожаловалась она пустоте. – Это он открыл путь Осеннему Огню, он выпустил его.
Пустота молчала.
– Он виноват. Он посмел противиться мне.
Тишина…
Ткачиха дернула нить. Еще одну, еще… Еще и еще. Обрывки она бросала во тьму.
Еще и еще и еще. Рыча, поминая Стихии и Хаос и Князей. И твердя его имя.
Проклиная.
– Тиан Берсерк! Будь ты проклят, Тиан Берсерк! Пусть Хаос тебя сожрет, Тиан Берсерк!
Успокоившись, она вернулась в свой гамак, с ужасом разглядывая узор, испорченный, изорванный ею же самой…
– Он виноват, – уже спокойней произнесла она. И он ответит… – Нара! Поди-ка сюда!
– Да, Великая, – юная девушка в зеленом платье, с покрасневшими от слез глазами, опустилась на одно колено, прикладывая руку с длинными, тонкими пальцами к груди.
Ткачиха поморщилась – эта всегда ее раздражала.
– Я нашла тебе Род. – Ткачиха выбрала из пучка нитей одну и протянула ее девушке.
– Я принимаю его, Великая Эйш-тан.
– Запомни, Нара, ты жива, пока жив твой Род. Храни его…
Она вновь поклонилась и исчезла.
Ткачиха довольно улыбнулась. Пусть это мелочно, но…
Тиан Берсерк ушел в Осенний Огнь, но далеко, за тысячи миль, в чреве деревенской девушки уже проросло его семя.
Его сын. Сын, который положит начало Великому Роду. Роду Берсерков.
Роду, хранить который будет баньши.
Самая неуклюжая и глупая из рода баньши.
Самая бесполезная…
Это ли не высшая справедливость?
ГЛАВА 1
1 – 3 ноября
Нара Его не нашли, если бы не я. Я сидела с ним до последнего вздоха, а умирал он тяжело, долго. Старик: дряхлый и никчемный, никому не нужный старикашка. Натужно хрипя, он бормотал, звал, просил прощения – впервые в своей долгой жизни он просил прощения. У сестры, у отца, у матери и деда… Его мутные, ставшие к старости серыми, глаза были полны боли. Он не раскаялся. Он боялся. Поэтому я не жалела его.
Я не любила его – ненавидела. Он и его сестра – последние потомки когда-то многочисленного Великого Рода. И это он виноват, что Тарина так и осталась одинокой, никому не нужной старой девой, живущей при братце на положении рабыни, вынужденной удовлетворять все его прихоти. Она раньше брата появилась на свет, раньше и покинула. Из-за него я никогда не смеюсь, не улыбаюсь. Моя спина согнута, лицо изрезали глубокие морщины, волосы белее луни, а глаза выцвели. Она была последней девушкой в роду. Последней, умершей в девичестве. Другие жили так давно, что я забыла их облик. Молодые, полные жизни и смеха. От чего они умирали?