Сколько радости было в Секиринке! Сама пани, беспрестанно молившаяся об исполнении пламенного желания мужа, так была поражена своим счастьем, что занемогла. А скарбникович бегал, как сумасшедший по пустым комнатам и повторял самому себе, портретам и шатающимся столам: «Сын, слава Богу! Сын!» И тут же определил, не соображаясь с карманом и кладовою, о которых всего реже он думал, праздновать пышными крестинами явление на свет потомка древнего рода. Он бы желал созвать к себе все Дворянство на несколько миль кругом, но этому ясно препятствовал пустой кошелек, ничтожные домашние запасы и жалкое состояние погреба; а кредита он давно уже не имел ни у кого, при всей своей учтивости и красноречии. Все знали, что в случае его смерти, имения его не хватит на уплату долгов. Это, однако же, не удержало его от великих приготовлений и приглашения всех знакомых на крестины.
Кунуся (так звал он жену) плакала, лежа в постели, при мысли о разорении, предстоящем ее хозяйству от этих великолепных крестин, но, как всегда, не смела противиться воле своего мужа.
Приходский священник, узнав о радостном событии в семействе Секиринских, поспешил к нему тотчас, надеясь воспользоваться случаем для примирения его с Вихулою. Вихула на эту пору стоял в воротах своего дома, опершись спиной о столб, засунув руки за пояс, заложа ногу на ногу и беспечно посвистывая. В таком занятии он привык проводить целые дни. Нельзя было похвалить его наружности: небольшого роста, коренастый, довольно тучный, более широкий, нежели длинный, с черными взъерошенными волосами, которыми зарос почти весь лоб его, с волчьими, глубоко сидящими во лбу глазами, он почти всегда злобно усмехался. Брань и насилие были у него нипочем; он не щадил даже своих приятелей, а дома, начиная от жены, с которою бранился беспрестанно, до последнего работника, не было человека, которому бы от него не досталось каждый день. Жизнь Вихулы проходила в перебранках и побоях, это была его стихия.
Священник, подойдя, поклонился Вихуле и с ласковой улыбкой, которая у этого доброго человека почти никогда не сходила с уст, пожелал ему доброго дня.
— А, добрый день, мосце-дзею, — отвечал он. — А куда это?
— К Секиринским.
— Как и всегда. А ко мне и не заглянешь. Неужели их заплесневелый хлеб вкуснее моего?
— Во-первых, — сказал священник, остановясь, — ты знаешь, пан, что я, благодаря Бога, никуда ради хлеба не хожу; есть у меня свой кусок; а во-вторых, скажу прямо, что хожу туда, где меня ласково принимают.
— Знаю, знаю, мосце-дзею, — возразил Вихула, — знаю давно, что я не пользуюсь твоею благосклонностью, а тот голыш тебе как нельзя более по сердцу. Что делать, не повеситься же с отчаяния!
— Если хочешь знать правду, — сказал с живостью священник, — то услышишь ее сейчас. Когда я прихожу туда, то не встречают меня у дверей жестокими словами и угрозами, которых у тебя всегда полон рот; там люди живут с Богом.
— А я так без Бога, мосце-дзею?
— Я тебя не упрекаю, — заключил священник, понюхав табачку, — но у тебя всегда гнев в сердце, и это худо.
— Зачем же меня раздражают, зачем выводят меня из терпения?
— А сам ты, пан, хорош?
— Кто же зачинщик? Не я.
— И что долго толковать? К чему напрасно разбирать кто прав, кто виноват? Бог дал Секиринским сына — примириться бы вам. Сделай только один шаг к миру.
— Я, — воскликнул Вихула: — я? Чтобы я уступил этому голышу? Скорее, мосце-дзею, земля подо мною провалится. Нет, уж этому-то не бывать!..
И сказав это, метнулся в сторону, как раненый вепрь.
Что после этого оставалось говорить? Священник покачал головою и пошел к скарбниковичу. Он застал его расхаживающего, как и всегда, большими шагами по первой комнате, с поднятою вверх головой, с одной рукой за поясом, с другой заложенной назад и с улыбающейся физиономией.
— А, а, — сказал он, разменявшись приветствиями, — знаете ли важную новость? Бог дал мне сына! Я думаю о том, какое бы дать ему имя. Вы пришли как раз вовремя!
— Поздравляю и желаю от всего сердца счастья всему вашему дому, как истинный ваш богомолец!
Скарбникович поклонился.
— Благословение Господне, — заключил священник, — подобает ознаменовать добрым делом.
— Крестины будут торжественные.
— Не о крестинах речь, добрейший скарбникович; а если бы ты во имя Божие помирился с Вихулою, так была бы на небесах великая радость, да и вам было бы лучше.
Лицо Секиринского омрачилось, и он молчал.
— Если бы этак, по-братски… — продолжал священник.
— Как это по-братски? — прервал его обиженный хозяин.