Сережа, бродя по улицам, испытывал смешанное чувство жалости, благоговения и ужаса, когда представлял себе, что где-то у него под ногами тысячи людей сидят без пищи, в темноте и сырости.
Люди, круг которых все расширялся по мере расширения поля деятельности Сережи, уже не казались ему такими необыкновенными. Нет, люди были разные, но обыкновенные. Наиболее бросающимися в глаза качествами лучших из них были - немногословие, точность, простота, естественность в обращении друг с другом, какая-то органическая веселость, не шумная, спокойная, и абсолютное бесстрашие. Немало он видел вокруг себя людей неумных, слабых, несдержанных и просто пьяниц, хвастунов. Но и они были сильны теперь какой-то общей связью со всеми, которой соединила их жизнь.
Первым и главным человеком на руднике, - это Сережа видел по всему, был Сеня Кудрявый.
Никто не избирал Сеню, никто не назначал его на эту роль. Да и где была та сила, которая могла назначить человека первым и главным среди двенадцати тысяч забастовавших рабочих? Он сам стал первым и главным среди них. Может быть, он умел незаметно выпятить личные свои достоинства и подчеркнуть в других людях их слабости, выступал среди этих людей в качестве учителя жизни?
Нет, Сеня явно не стремился утвердить себя среди людей и никогда не оценивал людей по тому, насколько их личные качества совпадают с его собственными. И вообще никаких черт властности в Сене не было. Он брал людей такими, какими сложила их жизнь, в многообразии их привычек, слабостей, достоинств и всем умел найти место, и сам был среди людей всегда на виду, со всеми своими слабостями и достоинствами, никем не умел и не хотел "казаться".
В чем же был секрет того, что окружающие люди слушались его и верили ему, как собственной совести?
Такие вопросы смутно возникали в Сережиной голове, и хотя он не мог дать на них ответа, он все больше привязывался к Сене и незаметно для себя подражал ему во всем.
XIV
Под вечер четвертого дня стачки Сережа и Филя оказались в районе железнодорожной станции.
- Глянь, Серега, а ведь нам отсюда не выйти! - тревожно сказал Филя, увидев вдруг, что весь район станции оцеплен японцами.
Сережа тоже увидел японцев и обратил внимание на то, что, кроме них двоих, никого уже не было на улице.
- Пойдем-ка обратно, у свояка на чердаке пересидим. Оттуда и станцию видать, - заторопился Филя - и вдруг, схватив Сережу за руку, потащил его за собой в ближайшую калитку.
- Ты что? Что? - испуганно спрашивал Сережа.
- Беляки едут!
Невысокий редкий заборчик отделял их от улицы, - спрятаться было уже некуда, - и оба, замерши, смотрели, как слева по улице приближается к ним группа офицеров на лошадях, сопровождаемая казаками.
Офицеры, весело переговариваясь, поравнялись с калиткой. Сережа взглянул на молча едущего впереди на мохнатом гнедом жеребце худощавого стройного офицера с холеным и сильным по выражению загорелым лицом и вдруг узнал в нем того молодого человека, которого он несколько раз видел у Лены, последний раз - в день своего отъезда к отцу. Сережа знал, что фамилия этого человека Ланговой, и несколько раз слышал эту фамилию на руднике, но никогда не связывал их в одно. А теперь он узнал его, и сердце Сережи пронзилось до боли ощущением невозможной, преступной, порочащей Лену близости ее к этому человеку, близости, мгновенно протянувшейся из прошлого в сегодняшний день.
Офицеры, казаки проехали.
- Жируют, сволочи! - сказал Филя. - Идем к свояку.
Из окна чердака видны были некрашеные деревянные строения станции, возле одного из них стояли две пролетки и много верховых лошадей, - видны были пересекающиеся линии путей; одна из них уходила в сторону Кангауза и исчезала в лесистом распадке. Вдоль по открытому перрону вытянулись шеренги японских солдат и спешенных казаков в синих шароварах с лампасами, с шашками наголо. Перед шеренгами стояли кучками и прохаживались японские и колчаковские офицеры.
- Ждут кого-то, - чугунным голосом сказал Филин свояк, дыша махоркой из-за Сережиной спины.
Жесткая щетина его бороды проникала через Сережину рубашку, но Сережа ничего не чувствовал, всем существом устремившись к тому, что предстояло сейчас увидеть.
Над лесом в распадке закурился белый дымок; донесся протяжный свисток "кукушки". Из распадка вынырнули два паровозика, за ними зеленый служебный вагон, и потянулся длинный состав красных вагончиков, перемежаемых платформами, на которых виднелись жерла и щитки орудий, снарядные ящики, японская прислуга при них.
- Японцы едут... Пропало наше дело, Серега! - надтреснутым голоском сказал Филя и, всхлипнув, закрыл лицо руками, но тут же отнял руки, не в силах оторваться от окна.
Поезд, замедляя ход, подошел к станции. Свет закатного солнца лежал на крышах вагонов и на стволах и щитках орудий. Японские офицеры и офицеры-колчаковцы, придерживая кобуры, шашки, бежали к служебному вагону, проволочившемуся дальше перрона. Из вагона, приподняв за эфес саблю, чтобы не задеть ступенек, сошел, не сгибаясь в туловище, седоголовый японский офицер; за ним выскакивали другие.
Офицер-колчаковец, в котором Сережа признал Лангового, рапортовал что-то седоголовому японцу, тот, скучая, кивал головой, другие стояли поодаль, держа руки у козырьков. Седоголовый японец, за ним Ланговой, за ним остальные пошли по перрону вдоль шеренг.
И вдруг до слуха Сережи донесся пронзительный одинокий старческий голос, похожий на крик ночной птицы; голос тотчас же был заглушен слившимися вместе стенящим теноровым "банзай" и протяжным низким "ура".
Офицеры двинулись к лошадям и пролеткам. Послышались звуки команды. Шеренги солдат очищали перрон. Почти одновременно открылись двери у вагончиков, и вдоль всего состава посыпались, как горох, японские солдаты, сразу заполнившие все расположение станций мельканием лиц, фуражек, бряцанием оружия, снованием и говором.
Сережа с побелевшими губами оторвался от окна, увидел налившееся темной силой щетинистое лицо Филиного свояка и мокрое от слез веснушчатое лицо Фили и, судорожно обняв Филю, прижался щекой к его плечу.
XV
Комитет заседал ночью в Филиной избе. Мальчишек положили на кухне. Оконца были завешены ряднами, рваными одеялами. Иногда из соседней комнатки доносились стоны больной девочки, и все невольно покашивались на дверь.
Сережа, примостившись в полутемном углу, на табуретке, серьезно и испытующе оглядывал каждого вновь входящего, точно отыскивая на его лице ответ на мучивший Сережу вопрос о судьбе стачки.
Сеня, пожелтевший, осунувшийся, - все эти дни он почти не ел и не спал, - сидел за столом, поджав под себя ногу, как портной, и вполголоса разговаривал с Яковом Бутовым.
- А сколько вооружить можно все-таки? - спрашивал Сеня, блестя на Бутова большими темно-серыми глазами.
- Трудно сказать, такие штуки скрывают. По памяти прикидываем, кто с германского фронта принес, кто с Красной гвардии, кто раньше имел, охотничал, - думаем, ружьев с двести имеется, - отвечал Бутов.
- Скажи вот что еще, - Сеня откинулся к стенке и привычным жестом, который возникал у него, когда он решал что-нибудь трудное, провел рукой по редким кольцам волос: - Народ с рудника бежит все?
- Много, - неодобрительно сказал Бутов. - А теперь, как узнали про японцев, еще больше побегут.
- Это хорошо, - неожиданно сказал Сеня. - Это очень хорошо!
Бутов удивленно посмотрел на него.
- Как твой новорожденный? - вдруг весь осветившись в улыбке, спросил Сеня.
- Да ведь я еще не видал, говорят - девочка, - сконфузился Бутов. Через пятые уста узнаю. Говорят - такая же, как у всех людей: по правилам, Бутов улыбнулся в усы.