- Да что ж фракцию, ежели у вас все сговорено! - прокричал Алеша. Созывай уж прямо ревком, а я посмотрю, как ты перед чужими людьми будешь дискредитировать свой большевицкий комитет! Не чаял я тебя видеть в этой роли...
- Очень хорошо, - грозно фыркнул Петр, и верхняя губа его дрогнула, - а я посмотрю, как ты перед лицом восставших масс будешь дискредитировать их военное и политическое руководство. То-то враги обрадуются!..
Они вступили на ту грань, дальше которой спорить было немыслимо, и оба почувствовали это и замолчали. Алеша, морщась, покручивал головой, точно воротник жал ему шею. Петр, отвернувшись к окну, постукивал по столу своим коротким железным пальцем, и полные губы его подрагивали.
- Ну что ж, созовем ревком, - хмуро сказал он и взялся за папаху. Агеич!
Белая голова-одуванчик просунулась в дверь.
- Я здесь, Петя, - сказала она старческим проникновенным голосом.
- Надо будет через часок ревком созвать. И вот что - распорядись, чтобы к вечеру баньку истопили.
- Уже, Петя, - радушно сказала головка-одуванчик, - уже затопили. А ревком созовем...
В дверной щели мелькнул силуэт женщины с воинственными бакенбардами. "Н-да, вы мощной рукой погребли капитализм, - невесело подумал Алеша. - Тоже кикимора!.."
XIV
При всем изрядном революционном опыте Алеши и при всей его изворотливости, никогда еще он не испытывал таких внешних и моральных трудностей, как во время этого своего доклада на партизанском ревкоме.
Первая трудность состояла в том, что, находясь среди своих людей, деятельность которых была сейчас главной надеждой всей революционной деятельности в крае, Алеша был изолирован среди этих людей, так как та точка зрения, которую он должен был провести, не имела среди них никакого сочувствия.
Сучанские горняки, составлявшие в ревкоме большинство, были верным оплотом Суркова. Мартемьянова не было в Скобеевке. Беспартийная часть ревкома - несколько крестьян, доктор Костенецкий и ведавший почтово-телеграфной связью в повстанческих районах телеграфист Карпенко самостоятельной роли не играла, да Алеша и не имел права опереться на нее. Сочувствия левых эсеров (их было в ревкоме двое - один ничем не примечательный, а другой - та самая женщина с воинственными бакенбардами, которую Алеша видел утром и которая, как выяснилось, была одним из инициаторов восстания, то есть была действительно героической женщиной) - их сочувствия Алеша должен был даже опасаться.
Вторая трудность состояла в том, что Алеша не имел никаких перспектив получить и даже не имел права искать себе сторонников вне ревкома, в массах, так как ревком пользовался доверием масс, и противопоставлять массы ревкому в условиях вооруженной борьбы было бы гибелью движения:
И третья, и самая главная, трудность состояла в том, что при всех этих трудностях Алеша, ни по внутреннему убеждению, ни как представитель областного комитета, не мог изменить свою точку зрения, а должен был проводить ее в жизнь.
По всем этим причинам Алеша вынужден был избрать ту тактику, которую он обычно сам презирал, а именно: не оспаривая линию ревкома по существу, вносить такие поправки и оговорки, которые должны на деле превратить линию ревкома в линию областного комитета.
Так, для того чтобы отложить областной повстанческий съезд на неопределенный срок, Алеша вначале долго распространялся о том, что, конечно, "крайне необходимо удовлетворять первейшие нужды населения, опираясь на его самодеятельность" (в этом вопросе, под влиянием майхинского схода и разговора с Петром, Алеша перестал придерживаться буквы директивы областкома). Ревком весьма положительно отнесся к этой части его речи. Но когда Алеша предложил съезд отложить до лучших времен, ревком подтвердил прежнее решение о созыве съезда.
Предложение Алеши избегать крупных войсковых соединений тоже не было принято: ревком принял формулу - передать этот вопрос на усмотрение военного командования, в зависимости от конкретных военных задач. Тогда Алеша присоединился к формуле ревкома с добавлением "по возможности избегать крупных войсковых соединений", но и "по возможности" не встретило сочувствия ревкома.
И так во всем.
В табачном дыму Алеша ловил на себе насмешливый взгляд Петра, который как бы говорил: "И кого ты запутать хочешь? Или забыл, как сам меня учил?" "Ничего, брат, ты еще молоденький, - отвечал взгляд Алеши, - посмотрел бы я, что бы ты на моем месте поделывал!.."
Вдобавок ко всему, левые эсеры поддержали большинство поправок Алеши. Это доставляло Петру такое удовольствие, что он при взгляде на Алешу жмурился, как кот, а на левых эсеров поглядывал почти с нежностью.
Только одно предложение Алеши было решительно поддержано Петром, а за ним и всем ревкомом - предложение о создании таежных продовольственных баз, на случай если будут брошены большие японские силы и партизанам придется отходить в тайгу. Руководство работой по созданию этих баз было тут же возложено на Алешу.
Несколько раз во время заседания, неслышно ступая, входил старичок с головкой-одуванчиком и шептал что-то Петру на ухо. Петр досадливо отмахивался от него.
- ...Да ведь выстынет, Петя! - уловил однажды Алеша проникновенный шепот старичка.
"Ах да, ведь баня будет!" - с удовольствием подумал Алеша. И вдруг повеселел - и от предвкушения бани, и от страшной усталости.
Когда заседание кончилось и члены ревкома с шумным говором стали расходиться, в настое табачного дыма, пронизанного желтым светом заката, снова возникла белая головка-одуванчик. Под мышкой Агеич держал сверток белья со свисающими штрипками.
- Что ж ты, Петя, - сказал он возмущенно, - весь пар выйдет!
- ...Конечно, разрешить... И пусть составят акт, и землемер тоже подпишется, - договаривал Петр заведующему земельным отделом, весело косясь на Агеича. - Да, да, так и сделай... Что, в баню пойдем? - Он обернулся к Алеше и вдруг улыбнулся широкой, немного лукавой, немного извиняющейся мальчишеской улыбкой. - Или ты не обожаешь?
- Здравствуйте - какой же машинист не обожает бани! - обиделся Алеша. Это у нас, можно сказать, единственное удовольствие и развлечение...
- Только у нас, извини, черная...
- Черная?! - возмущенно воскликнул Агеич. - Как черная, когда...
- Да мы к белым-то непривычны. Вихотка есть? Мыло есть? - уже деловито справлялся Алеша у Агеича.
Агеич сделал лицо, полное такой укоризны, точно он считал вопросы Алеши просто неприличными.
- Ну, стало быть, и веники есть, - успокоился Алеша.
- А эсерики-то тебя все-таки подкузьмили! - не удержался Петр и в дверях пребольно ущипнул Алешу за бок своими железными пальцами.
XV
- Насчет того, будто баня у нас черная, это вам Петя совершенно, ну просто совершенно зря сказал, - тихоньким голосом говорил Агеич, игрушечно семеня между Петром и Алешей. - Черной она действительно была, а я и говорю: "Как это вы, говорю, Владимир Григорьевич, образованный человек, а моетесь в черной бане?" - "А мы, говорит, в ей не моемся, она, говорит, мне с усадьбой досталась, а у нас, говорит, в больнице ванный есть..." - "Ну, я говорю, в ванне активно не вымоешься, в ванне нашему брату шахтеру только грязь по телу развозить..." И что же я сделал? Наперво поставил я натуральную печь с выводной трубой и парной отдушиной, полки наново перестлал и пристроил предбанничек. Тогда гляжу: на больничном складу фанерьные пустые ящики из-под лекарства лежат зря. Ясно, дал я им активный ход и как есть всю парильню и предбанничек фанерькой выложил. Понимаешь? Фанерькой! - пояснил Агеич, сделав своей маленькой ручкой какое-то лепообразное движение. - Потом иду я раз по саду, гляжу...
Огромный закат раскинулся над отрогом. На гребне курилась и рдела стремительная хвоя. Сиреневый дым от невидного за избами костра всползал по темному широкому просеку, через отрог, - там белела линия телеграфа. Стоял мощный слитный запах весны, жилья, скота, а звуки были каждый различим: удар молота в кузнице, цокот конских копыт, лязг ведра у колодца, девичья песня на пароме.