- Який гладкий... Видать, ще николы не битый, - с удивлением и завистью шепотом сказал Шурка.
- Сейчас мы его научим жить, - раздув ноздри, просипел Бредюк и плетью, висевшей у него на руке, изо всей силы стегнул по ровно вздымавшемуся и опускавшемуся во сне белому телу.
Начальник гарнизона взвился на постели и, выпучив оловянные глаза на стоящих перед ним с ночником и обнаженной шашкой и занесенной плетью незнакомых людей, обиженно хрюкнул.
- Вдарь его, Шурка! - сказал Бредюк.
Лещенко взмахнул шашкой, и начальнику гарнизона так и не удалось узнать, что же, собственно, с ним произошло.
Они вылили из ночника керосин на постель, подожгли ее и выбежали из дому.
- Давай сигнал! - взлетев на седло, скомандовал Бредюк.
Три ракеты, треснув одна за другой, шипя, взвились в светлеющее небо. И еще не рассыпалась искрами третья, как в лесу за казармами загремели залпы.
- Срывай погоны! В посад!.. - прохрипел Бредюк.
Конники, рассыпавшись по двое-трое, стреляя на скаку и крича: "Бежим! Пропали! Скорей, скорей!" - помчались в разные концы по улицам.
В лесу за казармами взнялось и покатилось "ура". На станции тревожно загудели паровозы. Солдаты, полуодетые, многие без оружия, одиночками, потом группами, потом толпами, тяжело сопя и топоча сапогами, молча бежали по улицам. Стрельба занялась в различных пунктах посада, охватывая его по краям. И все шире полыхало над посадом светлое зарево от горящего штаба гарнизона.
Как и рассчитывал Бредюк, противник, охваченный паникой, не оказал сопротивления. Защищались только отдельные группы, не успевшие убежать затемно. Японская охрана на станции, не имевшая приказа отступать, отстреливалась до тех пор, пока не была перебита. Часам к двенадцати дня Шкотово было в руках партизан.
XXIII
Пока Ланговой разговаривал по прямому проводу с Кангаузом, американское командование без всякого уведомления сняло свои заставы.
Просить майора Грехэм восстановить посты после того пренебрежения, которое Ланговой выказал ему, было невозможно да и бессмысленно: американцы вот-вот покидали рудник. Поставить на их место свои части значило сорвать операции в Сучанской долине.
Как ни оскорбительно было Ланговому обращаться за помощью к капитану Мимура, который до сих пор не посчитал нужным представиться ему как начальнику гарнизона, другого выхода не было. Не желая лично унижаться перед японцем, стоящим ниже его по чину, Ланговой отправил на переговоры адъютанта.
Адъютант вернулся смущенный:
- Категорически отказывается. Говорит, не имеет распоряжений.
Сопровождаемый вестовыми, Ланговой поехал к капитану Мимура для личных переговоров. С трудом он отыскал дом священника.
Капитан Семен Мимура, из крещеных японцев, седенький старичок с желтым лицом, разграфленным морщинками на мельчайшие квадратики и ромбики, не в форме, а в домашнем кимоно, сидел посреди кухни на корточках и кормил из рук павлина.
Попадья, тощая и кривая, как адамово ребро еще до его превращения в Еву, стояла возле печи и наблюдала за старичком с лицемерной улыбкой, не скрывавшей ее природной злости.
Увидев Лангового, старичок встал и потер одна о другую ладошки, смахивая пыль от пшена. Ланговой представился. Черные глазки старичка зажглись искренним весельем.
- Нет большей чести - видеть вас у себя, - сказал он с улыбкой, обнажившей два ряда золотых зубов. - Чем могу услужить?
Ланговой в замешательстве взглянул на попадью.
- Я очень извините, - весь превращаясь в улыбку, сказал Семен Мимура, посмотрев на попадью, как на икону, молитвенно сложив ладошки.
Попадья вышла.
- Я слушаю вас...
Мимура присел на корточки и, зачерпнув из миски горсть пшена, снова стал кормить павлина, изредка взбрасывая на Лангового веселые черные глазки и награждая его золотой улыбкой. Иногда он шустрыми тонкими пальцами хватал павлина за клюв. Павлин дико кричал, распуская свой феерический хвост.
По тому, как охотно капитан Мимура согласился на его предложение, Ланговой понял, что капитан только и хотел того, чтобы старший по чину русский начальник гарнизона первый явился к нему. Мало того - Ланговой не сомневался теперь, что американцы сняли заставы по предварительному сговору с капитаном Мимура.
- Говорят, большевики занять Шкотово? - сделав монашески постное лицо, ласково спросил Мимура. - Ай-ай, какая неприятность для вас!..
- Это... это неприятность и для вас, - едва сдерживая дрожание голоса, сказал Ланговой, и на виске его забилась тоненькая жилка. - В Шкотове потерпели поражение и японские войска!..
- Ваши неприятности - всегда наши неприятности, - вежливо согласился капитан. - Я очень, очень рад вам. Такое приятное знакомство! Такой молодой человек уже полковник, - говорил он, хватая кричащего павлина за клюв. Русские офицеры имеют сейчас так возможности проявить свои доблести, так быстро-быстро получить высокий чин!.. Мы зарабатываем свои чины долголетней службой...
Ланговой вышел от него со взмокшей от унижения спиной.
Связь с частями, отступившими из Шкотова, все еще не была восстановлена. Ланговой отдал приказ, чтобы завтра на рассвете казачья сотня выступила в деревню Екатериновку, что в двадцати верстах ниже Перятина, и, заняв деревню, оставалась там до новых распоряжений. Кроме того, он приказал высылать каждый день по дороге на Перятино, до самой переправы, конную и пешую разведки и результаты разведки докладывать лично ему.
XXIV
В мрачном настроении вернулся он к себе на квартиру. И был постыдно обрадован запиской от жены управляющего: его приглашали отужинать.
Самого управляющего не было на руднике: он уже неделю как находился в городе. Ланговой застал на его квартире только женское общество. Он догадался, что это - "смотрины".
- Вот он! - торжественно сказала жена управляющего, длинная, худая, черная дама с невыносимо широкими бедрами и близко сведенными щиколотками. Рекомендую, господа: полковник Ланговой...
- Боже, такой молодой и уже полковник! - воскликнула полная пожилая блондинка словами Семена Мимура.
- Да у вас тут целый вертоград! - с улыбкой сказал Ланговой, задерживаясь в дверях.
- Ах, что вы! Какой вы, право, беспощадный, - смущенно говорила хозяйка ("вертоград" она приняла за нечто среднее между "вертеп" и "вертопрах"). Сегодня на руднике только о вас и говорят.
- Я, право, смущен, - говорил Ланговой, обходя дам и целуя им руки.
Маленькая женщина с лицом ребенка и совершенно седыми, блестящими, мелко волнистыми, точно гофрированными волосами сидела, глубоко уйдя в кресло, положив на подлокотники белые тонкие руки.
- Вот вы какой! - тихо сказала она, глядя большими голубыми глазами не на Лангового, а как бы сквозь него, в какую-то пустоту за ним. - Маркевич, назвала она себя и вся изогнулась, протянув Ланговому влажную руку. Она была исключительно маленького роста, маленького даже для женщины, и так анемична и нежна, что казалась лишенной костей. На ней было легкое белое платье. Цвет ее лица, тонкой шеи и рук был предельно нежно-белый. Во всем облике ее и в том, как она изогнулась, подавая руку, и как взглянула на Лангового, было что-то порочное, что-то сумасшедше порочное, и Ланговой, вспомнив то, что говорил про нее полковник Молчанов, почувствовал внутренний трепет, коснувшись губами ее руки.
- Вы, конечно, освободите Шкотово? Иначе я буду навеки разлучена с мужем, - играя черными глазами навыкате, говорила жена управляющего.
Стыдно было сознаться, но он был рад этому пошлому фестивалю. Он был снова окружен женским вниманием, к которому так привык. И он, стряхнув с себя заботы, отдался небрежной и суетной болтовне.
Но, что бы он ни говорил и ни делал, он все время чувствовал на себе странный, отсутствующий взгляд маленькой седой женщины. У нее была привычка, приподняв круглое бескостное плечо, нежно тереться о него щекой, но и тогда она не переставала искоса наблюдать за Ланговым. Время от времени она озабоченно поглядывала на маленькие часики на руке.