Было около десяти. Я сидел дома один — тетка не в счет, — не зная, что делать с самим собой — с этим сочетанием нервозности, гнева и страха. Наверно, именно в такие минуты люди начинают курить, пить или сходить с ума, но у меня пока что не хватало опыта в подобных вещах, и потому я всего-навсего полез в холодильник — за мороженым. Открыв морозильник и разворошив в поисках мороженого несколько заледенелых пакетов мяса и буханок хлеба, я наткнулся на ту самую вещь, поисками которой, по-видимому, занимался таинственный визитер и которую наверняка обнаружил бы — не спугни я его своим неожиданным появлением. Это был злополучный блокнот.
За окном стояла темнота. В доме — тишина. Тетка в соседней комнате прилипла к телевизору, где шел какой-то древний фильм ужасов. На всякий случай я решил принять меры предосторожности — спустился вниз и закрыл автоматические ворота гаража. Теперь, если кто-нибудь появится, я наверняка услышу грохот раскрывающихся ворот. Блокнот был вложен в несколько полиэтиленовых пакетов, один в другой. Поверх он был стянут резинкой. Я как раз снимал очередной пакет, когда телефон зазвонил снова. Я схватил трубку, но та выскользнула из моих задеревенелых от холода пальцев и ударилась о стену. Я снова подхватил ее, поднес к уху и услышал испуганный шепот: «Эй, Рони, что там за шум? У тебя все в порядке?» Это была Деби.
— У меня руки замерзли, — объяснил я. — Чищу холодильник.
— Ты по мне соскучился?
— Да.
— Дотерпишь до послезавтра?
Оказалось, что послезавтра ее родители куда-то уезжают и она договорилась с моей матерью, что поживет у нас несколько дней. На самом-то деле мне было совсем не до нее, но я сделал вид, что обрадовался. Видимо, она почувствовала какое-то напряжение в голосе, потому что сразу же засомневалась в искренности моего к ней отношения. Я попытался ее успокоить, но без особого успеха. Загадочный блокнот жег мои пальцы.
— Ну, так до послезавтра, — попрощался я деланно бодрым голосом.
— До послезавтра, — протянула она разочарованно и повесила трубку.
Я подумал, что ж буду с ней делать все эти дни. Вот уж некстати! Еще совсем недавно возможность прокрасться ночью к ней в постель была бы для меня лучшим подарком, но сегодня я воспринимал ее предстоящий визит как досадную помеху. Как это так случилось?
Впрочем, огорчаться не было времени. Нужно было действовать — и действовать быстро. Я торопливо листал блокнот. Страницы пестрели какими-то непонятными цифрами и буквенными обозначениями — видно, что-то связанное с переснятыми чертежами. Но половину первой страницы занимал черновик начатого письма. На сей раз не понадобилось даже пудры. Это письмо впечатлило меня не столь сильно, как предыдущее, но на всякий случай я переписал его тоже:
«…одна с мужем. Все, как обычно: все те же усилия любой ценой сохранять внешне благожелательную атмосферу, все то же молчание, постоянная напряженность и проявления „доброй воли“ — всегда запоздалые и недостаточные. Я бы вполне справилась и с этим, если б не думала постоянно о тебе и о том, что между нами происходит в последнее время.
Хоть ты и не просил, я и на этот раз сделала все необходимое, а потом позвонила по обычному телефону. Там ответили сразу. Даже косвенное общение с тобой, через связанных с тобой людей, было для меня в тот момент немалой поддержкой. Сидя на подоконнике, я наблюдала за машиной. Не стану отрицать — я надеялась, что в ней будешь ты. Ждала, надеялась и… молилась, чтобы так произошло.
Сегодня отправлю тебе это письмо. Насколько проще и спокойней было в те дни, когда мы могли свободно разговаривать по телефону и встречаться без ограничений. Сможем ли мы теперь…»
Тут письмо, по неизвестной причине, обрывалось. Что, впрочем, было несущественно. Куда значительнее было, что этот небольшой отрывок содержал важную новую информацию: ее любовник оказался тем самым человеком, для которого она переснимала отцовские документы.
Вернув блокнот на место, я закрылся у себя в комнате и перечитал оба письма, пытаясь привести в порядок все, что мне стало известно об этом человеке. Информации набралось не так уж много, по сути — всего ничего, кроме особенного (по ее словам) ума и того факта, что они вот-вот должны расстаться. Я прикидывал, нельзя ли как-нибудь повлиять на нее, чтобы она вела себя поосторожней и ни во что не впутывалась. Но сразу же стало ясно, что у меня нет никаких шансов: оба письма — в особенности фраза «хоть ты и не просил, я и на этот раз сделала все необходимое» — однозначно давали понять, насколько глубоко она во всем завязла.
Еще из обоих писем было ясно, в какой мере этот человек превосходит в ее глазах всех на свете, включая отца и меня, — до того ясно, что сначала я порядком на нее рассердился. Но потом вспомнил, как она ждала его, сидя на подоконнике, и мне стало ее жалко. Я чувствовал, что начинаю всерьез ненавидеть этого человека: как он мог получать такие письма и в то же время любить ее меньше, чем она его?! Но, поразмыслив как следует, вдруг понял, что чувство, которое я к нему испытываю, на самом деле вовсе не ненависть, а обыкновенная ревность.