— Он поймет, что вы рылись в его бумагах…
Она взглянула на пачку аптечных рецептов, которую держала в руке.
— Ты говорил, что вы знакомы.
Я кивнул:
— Он только кажется рассеянным. На самом деле от него не ускользает ничего. Он очень проницателен.
— Насколько вы близки? — спросила она тихо, и я наконец понял, почему ее лицо кажется таким особенным: оно постоянно менялось и говорило красноречивее слов. Что она имела в виду? На чьей она стороне? На кого она работает? Я чувствовал, что могу здорово вляпаться и заодно навредить мистеру Кэю.
Я предпочел промолчать и неопределенно пожал плечами. Но она не отставала:
— Ну, скажем, после работы — ты с ним никогда не встречался?
Я отрицательно покачал головой, вспомнив, как он однажды улизнул от меня на 42-й улице. Жаль, мы могли тогда совсем неплохо поговорить. Вслух, однако, я сказал:
— Мне бы не хотелось, чтобы вы впутывали его в какие-то темные дела.
— Почему ты решил, что я собираюсь его во что-то впутывать?
— Ну, вряд ли вы прокрались сюда, чтобы ему помочь.
— Почем ты знаешь? Может, как раз для этого.
Мне показалось, что она говорит вполне искренне.
— По-моему, ты сам в чем-то запутался, Рони, — продолжала она.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Но ведь ты тоже знаешь мое имя.
— Ноя заполнял ваш бланк…
— А я спросила.
— Зачем?
Тут она смутилась, но быстро нашлась:
— Думала, ты сумеешь помочь мне кое в чем.
— С какой это стати? Я понятия не имею, кто вы. А теперь еще застал вас тут в кабинете, без него. И вы роетесь в чужих бумагах…
— Успокойся, я не причиню ему никакого вреда. Наоборот, я хочу помочь.
— Каким образом?
— Не могу тебе объяснить. Во всяком случае, сейчас.
— А что вы можете объяснить?
Немного поколебавшись, она произнесла почти жестко:
— Ладно, будем считать, что я ничего не говорила. Я побуду здесь еще немного. Если хочешь — зови кого следует. А если нет — забудь, что ты меня видел.
Я не трогался с места. Вся эта история страшно меня взвинтила. Еще одна загадка в цепи непонятных событий, и, как всегда, я ничего не мог сделать, не зная, наврежу ли этим кому-нибудь из близких мне людей.
— Никого я вызывать не стану, — угрюмо сказал я.
Слайда на столе не было. Возможно, он уже был у нее в сумке или в другом месте, понадежнее. «Плохи мои дела», — подумал я. Видно, у меня на лице изобразилось уныние, потому что она вдруг бросила на меня теплый, участливый взгляд. Однако от этого легче не стало.
— Рони… — тихо сказала она.
Я повернулся.
— Спасибо.
Она поднялась из-за стола, подошла ко мне, улыбнулась и совершенно неожиданно погладила меня по руке. Я вышел из кабинета. За спиной тихо щелкнул замок.
В зал каталогов я вернулся, преисполненный отвращения к самому себе. Я сильно подозревал, что настоящей причиной моего дурацкого поведения в кабинете являлись прелести мисс Доггарти. Это из-за нее у меня в голове все перепуталось, из-за нее я не сделал даже попытки забрать слайд. И теперь обрек на серьезнейшую опасность самых близких мне людей. Да ведь и мистер Кэй мне тоже был небезразличен. Наверно, я не так переживал бы свое унижение, если б не понимал, что причина, по которой мне не удалось выдержать испытания в верности семье и другу, ничем не отличается от той, которая толкнула на сомнительные поступки одну мою хорошую знакомую. Мою собственную мать.
Домой я вернулся в прескверном настроении. Матери, как всегда, не было. На столе ждала записка, что она вернется поздно, на плите — готовая еда, которую надо было только разогреть.
Пока я на кухне жевал ее очередное безвкусное варево (на основе консервированной фасоли, судя по пустой жестянке в мусорном ведре), откуда-то из глубины дома неожиданно появилась тетя Ида.
— Знаешь, Рони, — сказала она без лишних предисловий, — он самый настоящий шпион. Уж ты мне поверь, знаю, что говорю. Шпион, и все тут.
— Кто? — поинтересовался я, вытирая хлебом пустую кастрюлю.
— Сам знаешь кто, — подмигнула она. — Кто же еще, если не этот good-for-nothing[3], это ничтожество? Помер бы с голоду, если б не шпионил!
Ясно, теперь она взялась за отца. Этого еще недоставало! Мне и самому трудно было о нем думать. С одной стороны, он что-то замышлял против матери, а с другой — несомненно, был достоин любви и уважения. Ему и так приходилось нелегко на работе, а тут еще мать ему изменяла.