Его глаза широко распахнулись от изумления:
— Да. Откуда вы знаете?
— Я хорошо его знал.
В местном трактире, заказав дымящийся коричный хлеб и вино, разбавленное водой, мы говорили о любви его отца к птицам и старинным манускриптам. Мальчик жил у сестры сеньоры Бельмиры. Он был застенчив, но его губы начинали дрожать от вожделения, когда он заговаривал о битвах. Он хотел стать крестоносцем. Я никогда не смогу понять, почему молодые так стремятся умереть. Прежде, чем мы расстались, я поцеловал его в лоб и молча благословил.
Рабби Лоса, добровольно принявший обращение и злобный враг моего дяди, до сих пор живет в своем доме возле церкви Святого Мигеля. Лизоблюдством и подхалимством он пробил себе дорогу к сердцу епископа Лиссабона и даже стал его советником в духовном законе. Обе его дочери выросли и вышли замуж и, насколько мне известно, живут вместе в Сантареме.
Отец Карлос тоже решил остаться в Португалии.
— Да сделает меня Господь либо праведным христианином, либо хорошим актером, — сказал он, когда я видел его в последний раз двадцать три года назад.
Разумеется, его слова заставили меня вспомнить о Зоровавеле, Исааке из Ронды, графе Альмирском. Мне ничего не известно о его судьбе. Возможно, его настоящее имя было совершенно другим. Возможно, он не был ни кастильцем, ни новым христианином. Вероятно, Жоанна даже не была его дочерью.
Разумеется, о ней я тоже ничего не слышал. И все же временами, даже сегодня, она приходит в мои сны. Однако на губах ее больше нет горечи, и я невольно сравнивал ее со своей женой в былые годы. Даже память Торы стирается слезами.
Нет у меня новостей и от Хелены, девушки, с которой я был обручен столько лет назад, с которой я потерял невинность. Так даже лучше.
В мае 1507 года, когда мы строили планы об отъезде, к нам в дом вошел купец в алых и белых одеяниях с письмом от нищего нового христианина Антониу Эскаравелью. Сразу же после погрома и задолго до оглашения декрета короля Мануэля, разрешающего новым христианам покидать Португалию, ему удалось добиться позволения на свободный отъезд для свидания с его обожаемым Папой Юлием.
— Вы не знаете, как у него дела в Риме? — спросил я курьера.
— Рим? О чем ты говоришь?! Он в Иерусалиме! Уже обзавелся серебряной лавкой в старом еврейском квартале.
Я сорвал с письма восковую печать:
«Дражайший Берекия, я говорил тебе и господину Аврааму, что вы должны решиться и ехать со мной. Этот старый осел в конце концов оказался не таким уж безумцем, верно? В жопу Папу Юлия. Мне плевать на весь итальянский полуостров. Да падет на них чума или ядовитый змей приползет в Рим и покусает всех его кастильских резидентов в их жирные задницы. Я всегда буду рад тебя видеть. В следующем году в Иерусалиме».
Не в следующем, но, возможно, скоро. В конце концов, мы приблизились к этому. А я не становлюсь моложе. Если я собираюсь отправиться…
В июле 1507 года Фарид сел на судно до Константинополя, везя с собой адрес Ту Бишвата и все деньги, которые нам удалось собрать. Мама, Синфа, Эсфирь, Афонсо Вердинью и я последовали за ним в августе на корабле, отплывшем из Белема девятнадцатого ава. К нашему изумлению нас уже ожидал ветхий двухэтажный дом в маленьком еврейском квартале: благодаря Ту Бишвату, чье истинное имя я не вправе называть, дядя сумел внести предоплату для покупки в собственность дома.
Розета осталась с Резой: она была впервые беременна — Реза, не Розета, конечно, — и переехала вместе с мужем и Авибоньей на ферму неподалеку от Бельмонта в горах северной Португалии. Я не видел их с тех пор, как наш корабль покинул док Белема. У них три живых сына — Мордехай, Иуда и Берекия, и дочь Мира. Авибонья вышла замуж за фермера, разводящего каштаны и делающего вино. Она живет неподалеку, у нее двое детей. У нее так и не отрос ноготь на большом пальце, и она так и не получила известий от своих родителей.
Мы молимся, чтобы костры инквизиции, добравшись из Кастилии в Португалию, миновали их долину. Боюсь, что теперь это лишь вопрос нескольких месяцев. В этом мире нам отпущено слишком мало спокойного времени.
Иуда. Когда мне удалось, наконец, отобрать у матери его штаны и рубашку, я похоронил их на Миндальной ферме рядом с могилой дяди. Мы прочитали кадиш, чтобы помочь его душе свободно покинуть мир сущий.
С момента его исчезновения прошло двадцать четыре года, и он так и остался горьким воспоминанием. Всего три года назад мне показалось, что я узнал его опаловые глаза у человека в одеждах португальского купца. Он отдыхал на солнышке в саду у юго-восточного минарета мечети Хагии Софии. Мое сердце грохнуло подобно пушечному выстрелу. Голова пошла кругом. Я подумал: «Это все ошибка. Он жив, его воспитали старые христиане. И он расскажет мне, где он пропадал все это время». Я подошел к нему и сказал