Что я пытаюсь сказать, судорожно, неуверенно, из-за собственных убывающих сил и действия слишком большого количества анатолийского вина, так это то, что дядя принес в жертву самого себя. Частично, возможно, пытаясь спасти девушку, Терезу, убитую рядом с ним. Но, что более важно, я уверен, он позволил убить себя во имя грядущих поколений. Чтобы вынудить мою мать и Резу — и всю нашу семью — бежать из Португалии. Чтобы дать возможность нашему семейному древу пустить корни в безопасной земле. В земле, почва которой готова принять евреев без масок.
Я принялся было предполагать, что дядя хотел, чтобы Диего спустился в подвал или даже вынудил его прийти, воспользовавшись приемами практической Каббалы. Нет. Но, возможно, дядя подозревал, что у него будут гости. Как бы то ни было, пришел момент, — может быть, лишь когда Диего спустился в подвал, — когда мой наставник начал понимать истинный смысл восстания против нас, когда осознал возможности, которые появятся у нас после его смерти от руки убийцы. К добру или к худу, но он решил, что наша семья, наш народ оказался на грани пропасти и только его ужасная смерть способна заставит нас попытаться спастись.
Безумна ли эта теория? Возможно. Может быть, только Богу было известно, что дядя станет жертвой той Пасхи.
И все же есть доказательства, подтверждающие мою теорию, — небольшое свидетельство, могущее убедить вас в том, что мои предположения, по крайней мере, правдоподобны.
Годы назад Фарид был уверен, что изображение Мордехая в последней Агаде моего дяди было выполнено с моего лица, что это я был запечатлен в виде спасителя евреев в Книге Эсфирь. Я думал, что это невозможно: на рисунке Мордехай был слишком стар.
Я полагал также, что даже если дядя действительно моделировал лицо героя с моего собственного, то лишь потому, что предчувствовал, что позже я отомщу его Хаману — Диего.
Но вчера, рассматривая иллюстрацию, я обнаружил нечто поразительное. Мордехай во многом напоминает меня теперешнего, двадцать четыре года спустя с тех пор, как дядя сделал рисунок. У нас одинаковые коротко остриженные волосы с проседью, усталые глаза, оба мы — уцелевшие свидетели трагедии.
Как видите, дядя оказался во многом провидцем, сумев нарисовать меня таким, каким я стал почти четверть века спустя.
Так что лишь сейчас я начал понимать, что учитель подарил мне высшее предназначение, провидя, что я, как еврейский герой древности, когда-нибудь начну борьбу за спасение своего народа.
Не сомневаюсь, что именно поэтому в видении, пришедшем ко мне вчера, дядя назвал меня Мордехаем. Он подразумевал не имя моего старшего брата, как я подумал сначала, но имя библейского спасителя нашего народа.
И все же, как, по его мнению, я должен был спасать их — я, Берекия Зарко, человек, больше не верящий даже в самое существование Бога?
В ваших руках лежит ответ: я подозреваю, дядя чувствовал, что только его чудовищная смерть подвигнет меня написать эту самую книгу, которую вы теперь читаете. Что лишь его вынужденный уход из мира сущего заставит меня признать, что наше время в Европе вышло. Что лишь самая страшная трагедия убедит меня умолять всех евреев — всех до последнего, неважно, новых христиан или нет, — отправиться туда, где мы будем вне досягаемости инквизиции и прочих ужасов, которые могут измыслить для нас.
Поскольку единственное, в чем можно быть уверенным насчет европейских монархов, так это в том, что у них нет недостатка идей, касающихся евреев. Мы являемся им в самых страшных ночных кошмарах.
Если вы не признаете, что существует хотя бы малейшая возможность того, что эти домыслы имеют вес указов, в таком случае я желаю вам всего наилучшего в вашем одиночестве.
Очевидно, вы никогда не знали никого, равного по духовной силе моему дяде, с самоотверженной и безусловной любовью к вам, готового пожертвовать собой ради вашего спасения.
Или, возможно, уместнее было бы пожалеть о собственном жалком даре писателя: мне не удалось своей сказкой убедить вас в том, что господин Авраам Зарко действительно жил на свете. Приношу свои извинения. Но, скажу вам, вы должны найти в себе мужество поверить мне: на свете существуют мужчины и женщины, полные решимости отдать свои жизни ради грядущих поколений — детей, которых они даже не узнают.
Так что я ошибался, объясняя годы назад Ране Тижолу, будто дядя верил в то, что о евреях в Португалии еще можно говорить в будущем времени. Он уже тогда знал, что и в Иберии, и прочих христианских странах Европы у нас осталось только прошлое. Можете ли вы поверить, что запланированный им переезд в мусульманскую землю, в Турцию, был всего лишь капризом?