— Превосходно! — воскликнул продюсер, вскакивая на помост. — Вы определенно заслужили вознаграждение. За проявленное единство племя получит соль и котелок. А еще я хочу рассказать вам кое-что интересное о нашем шоу…
Он скорчил заговорщицкую гримасу.
— Вы, без сомнения, обратили внимание на некоторую свою… ээ-э… как бы это сказать… похожесть. Ведь обратили, правда? Ну признайтесь, обратили?
Участники молча взирали на Чичкоффа. Они в упор не понимали, чего он от них хочет. Какое сходство?
— Ну, допустим, обратили, — не выдержал Фима-покер. — Дальше что?
— А то, что сходству этому есть объяснение! Слушайте. В конце семидесятых годов под Москвой работала тогда еще экспериментальная лаборатория по ЭКО — экстракорпоральному оплодотворению… Хе-хе… — Чичкофф едва ли не приплясывал. — Детки из пробирки, говоря народным языком. В научных целях набирали женщин с разных концов Союза. А оплодотворял каждую такую выборку один и тот же донор, опять-таки в научных целях. Соображаете?
Я вдруг понял, к чему он клонит. Этот человек был сумасшедшим, но гениальным сумасшедшим. Такого шоу и в самом деле еще свет не видывал.
— Я нашел документацию той клиники, — продолжал продюсер. — Не спрашивайте, как. А потом нашел вас, одного за другим. Вы все — единокровные братья и сестры. У вас разные мамы, но один и тот же биологический папа. Вы братья!
— Чушь какая-то, — нерешительно произнесла Катя-Укати. — Мой отец живет в Элисте.
— Это вы так думаете, дорогая… — Чичкофф извлек из кармана пачку листков, послюнявил палец, нашел нужный. — Вот. Ваша драгоценная мамочка, Эльвира Карачумова, прошла процедуру с 3-го по 18-е апреля 1979-го года. Естественно, с согласия мужа. А вы, деточка, родились в декабре… Чуть-чуть мама не доносила, так ведь не беда: вон какая красавица-дочка вымахала! Единственный ребенок в семье…
Он положил листочки на помост.
— Вот, ознакомьтесь на досуге. С обстоятельствами, так сказать, своего рождения… А пока что… — Чичкофф указал на еще покачивающуюся веревку у себя за спиной. — Пока что оцените момент: вы только что своими руками повесили собственного брата! Ага! Тут, друзья, за чужую спину не спрячешься! Каждый нажимал! Собственными ручками! Каждый! На ваших ладонях кровь брата!
Продюсер вытянул руки в направлении участников, и те ошеломленно уставились на них, словно действительно ожидали увидеть кровавые пятна. Нет, в театральных эффектах Чичкофф определенно перебарщивал.
— Кто вы после этого?! — возопил он и сам же себе ответил. — Каины! Все вы теперь каины, братоубийцы! А потому и шоу наше называется соответственно — «Последний Каин»! Добро пожаловать в шоу «Последний Каин»!
Понятное дело, последнюю фразу я заснял крупным планом. Из нее могла впоследствии получиться очень неплохая заставка.
На пароход мы возвращались одним катером. Чичкофф хотел немедленно посмотреть отснятый материал конкурса и «повешения». По его словам, с происходящим в лагерях вполне справлялись и автоматические камеры, весьма профессионально расставленные мною. Я тоже поздравил продюсера с превосходной тематической находкой. Одно дело — простая скупка душ, и совсем другое — скупка душ родственных.
— Не правда ли? — подхватил он. — Это придает происходящему совсем другое значение. Смотрите, господин Селифанский, обычно люди, не задумываясь, гнобят друг друга потому лишь, что незнакомы. Если чужой, значит можно. А вот попробуй-ка своего! И не просто своего, а совсем-совсем своего… брата попробуй, хотя бы и только единокровного…
— О, да, — рассмеялся я. — Особенно после сцены повешения, которую вы разыграли с таким наглядным натурализмом. Кстати, где теперь Джанки? Наверное, уже на корабле? На парня было жалко смотреть. Надеюсь, он уже получил свою дозу?
— О нем можете не беспокоиться… — рассеянно ответил Чичкофф, думая о чем-то другом. — Значит, вы полагаете, что теперь «красные» будут вести себя иначе?
Я пожал плечами. Мне было совершенно невдомек, какие чувства может испытывать взрослый уже человек, узнав, что у него есть пятнадцать доселе неизвестных ему братьев и сестер.
Остаток вечера мы провели в аппаратной, наблюдая за племенами. «Красные» поначалу выглядели малость пришибленными, но затем понемногу вернулись в обычное состояние. Думаю, они просто предпочли не поверить продюсеру, несмотря на предъявленные доказательства. Николай ушел на охоту, за ним увязалась Марго. Фима с Кларой и Катей вытащили из моря поставленную с утра рыбью ловушку, где оказалось достаточно добычи для ухи. Геринг и Бандура, натаскав дров для костра, залегли под навесом. Наши чувствительные микрофоны улавливали каждый звук их беседы.
— Ты веришь, Геринг?
— Во что?
— Не во что, а кому. Продюсеру этому веришь?
— Не-а, — отвечал Геринг. — Какие мы братья, Петро? Ну, мы с тобой еще куда ни шло. Но взять, к примеру, этого игорного пархача… ничего общего.
— Так то ж по матери, — подумав, возражал Бандура. — Может, отец у него нормальный.
— Ну ты хватил! — отмахивался Геринг. — Иудиной крови одной капли хватает, чтобы целый город отравить. Не брат он мне, погань сраная…
На этом интересном месте Чичкофф толкнул меня в бок и указал на другой монитор. Там, в кустах недалеко от ручья, Марго изображала медленный стриптиз перед оторопевшим охотником. Не слишком искушенный в такого рода зрелищах, Николай не стал ждать конца представления. С минуту-другую парочка, рыча, каталась по земле, потом чукча встал и одернул доху. Он выглядел смущенным, но довольным.
— Ну все, Николай, — сказала Марго, поднимаясь и отряхиваясь. — Теперь ты меня кормить должен. А я тебе давать буду, когда захочешь. Теперь я твоя женщина. Как это у вас называется — скво?
— Жена называется, — поправил свою новоиспеченную подругу Николай. — А начальник говорил — сестра.
Марго зевнула.
— Подумаешь, сестра. Какая разница? Кто у вас там в чуме разбирает: сестра, жена?.. Дырка в шкуре есть, туда и суешь. Не так, что ли?
— В твоем чуме, может и так, — обиженно отвечал охотник. — А в моем разбирают. Сестру не положено.
— Положено, не положено… — передразнила Марго. — Какая положена, на ту и ложись. Жена я твоя теперь, понял? А Клара с Катей — сестры. Пускай их другие мужики кормят. А начальнику твоему мы вот что покажем…
Проститутка поискала глазами нашу видеокамеру, нашла и, повернувшись, бесстыдно заголила задницу. Чичкофф с омерзением фыркнул и переключил монитор на лагерь «синих». Вернее, на два лагеря «синих», потому что раскол там оформился окончательно. Капитан и три женщины, набрав кокосов, забаррикадировались в закутке между скалами. Чеченец Ислам и футболисты бродили по мелководью, безуспешно выцеливая рыбу импровизированными гарпунами. Крыжовник уже не играл в куличики: Ислам водил его за собой на поводке, как собаку, — то ли заботясь о том, чтобы враг не получил численного преимущества, то ли из привычки к похищениям.
Ночь прошла без приключений. Чичкофф отправил меня спать, но заснуть никак не удавалось. В голове калейдоскопом вспыхивали и гасли отснятые кадры: почти счастливая улыбка Джанки перед «повешением», торжествующий продюсер, гарпуны футболистов, презрительная гримаса Геринга, угрожающе сжатые кулаки капитана и чеченца, целлюлитная задница бесстыжей шлюхи…
Наконец, устав крутиться с боку на бок, я поднялся на палубу. Все тихари несли караульную службу на острове, поэтому никто не мешал мне свободно бродить по кораблю. Каюты участников были пусты: по-видимому, Чичкофф так пока и не переправил сюда отсеявшегося Джанки. В аппаратной горел свет, я заглянул в иллюминатор. Продюсер все еще сидел перед мониторами. Спал ли он вообще когда-нибудь? Гасил ли хоть на несколько ночных часов костры, полыхающие на дне безумных его зрачков?