У Вильгельма были приятели, с которыми он играл в парке Сан-Суси или в Борнштедте. Принц, по воспоминаниям одного из участников этих мальчишеских забав, «не строил из себя главного, запросто общался со сверстниками, очень тепло относился к родителям». Среди приятелей можно назвать Мортимера фон Рауха, фон Хэниша, двух отпрысков семейства фон Брониковских, принца Георга Радзивилла, в также Карла и Лотара фон Бунзенов. Их отец, фон Бунзен, впоследствии стал депутатом рейхстага; их мать и бабушка были англичанками. Возможно, по этой причине они удостоились от Хинцпетера характеристики не просто «плохо воспитанных», а вовсе «невоспитанных». Ближе всех Вильгельм сошелся с Ойгеном фон Редером, чье происхождение, по мнению Хинцпетера, было безупречным. Отец мальчика пал в битве при Сен-Прива, где погиб цвет прусской гвардии. Как приличествовало детям из добропорядочных семей, они играли в «маневры», и здесь Вильгельм «не терпел противоречий, всегда присваивал себе роль командующего и каждый раз настаивал на том, что его армия победила, хотя зачастую это было несправедливо».
Последняя характеристика принадлежит американскому приятелю Вильгельма Паултни Бигелоу, о котором стоит рассказать подробнее — он оставил самое полное описание детских лет будущего кайзера. Создание сочинений на тему «Вильгельм и я» стали его почти профессией, причем до 1914 года они содержали восхваление достоинств принца и кайзера, позже — лишь разоблачение его пороков. Отец Паултни был американским дипломатом и дружил с семьей Бунзенов. Супружеская пара Бигелоу часто была в гостях у Викки и Фрица. Своего сына они отправили на обучение в семью профессора Шильбаха, который жил в отнюдь не аристократическом квартале Потсдама. И вот однажды перед его домом остановилась карета с королевским гербом. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Хинцпетер во фраке и с цилиндром на голове. Паултни приглашали к принцам.
Судя по воспоминаниям Бигелоу, написанным как раз перед вступлением США в Первую мировую войну, воспитатель Вильгельма сразу возбудил в нем активную антипатию: «Тип сухого ментора-пруссака, надменного и откровенно кичащегося своей ученостью». Чувства были взаимными. Во время их последней встречи Хинцпетер высказался вполне откровенно: «Никогда не мог понять, что такого император нашел в Вас». Тем не менее Паултни стал едва ли не самым желанным партнером в играх для Вильгельма и Генриха.
Бигелоу так описывает прием, оказанный ему во дворце.
«Старший из принцев протянул мне руку; глаза его сияли, он приветствовал меня на хорошем английском и предложил поиграть в индейцев… Я был в восторге…»
Выбор американца в качестве приятеля для принца объясняется просто. В то время Вильгельм зачитывался приключениями Фенимора Купера, и предполагалось, что Паултни было известно абсолютно все о «краснокожих дикарях Дикого Запада». Сверстники из аристократических прусских семей в этом смысле ему сильно уступали, да к тому же, по мнению самого Бигелоу, не имели вкуса к настоящей игре «по-американски» — состязательной и жесткой борьбе за первенство. Сыновья прусской знати неоднократно становились жертвами новоявленных охотников за скальпами.
Бигелоу пишет:
«Его интересовали только военные игры, и больше ничего. Поскольку я только что приехал из Америки, то меня сочли если не индейцем по крови, то по крайней мере знатоком обычаев и приемов краснокожих. Уже во время нашей первой встречи мы всласть наговорились о Фениморе Купере, Зверобое, Чингачгуке, а ко второй я приготовил принцу Вильгельму подарок — индейский лук с фестонами и связку стрел с затупленными концами… Как только Вильгельм II овладел этими бесценными сокровищами, он сразу же предложил сыграть в войну ирокезов с белыми поселенцами. Мы назначали себя членами Древнего и Почетного Ордена Краснокожих, а всех остальных объявили бледнолицыми врагами. В качестве таковых оказались представители чопорной прусской аристократии, и нам доставляло неимоверное удовольствие гоняться за ними среди кустов большого парка, хватать их за волосы, привязывать к стволам деревьев и затем расстреливать из лука — последнее, разумеется, понарошку… Моему бедному мальчишескому мозгу пришлось немало потрудиться, выдавая сведения об обычаях аборигенов Верхнего Миссури и Рио-Гранде. Приобретя репутацию эксперта в этой области, я уже не мог остановиться, ибо признаться в том, что я никогда в жизни не видел живого индейца, означало бы потерять весь мой авторитет при дворце».
В парке стоял макет корабля в натуральную величину. Мореплавание — это было нечто английское, и Викки наряжала своих сыновей в матросские костюмчики, стараясь привить им любовь к морю и морским судам. Мальчики охотно изучали искусство управления парусами и радовались каждой возможности совершить круиз на «Устане» (иначе, «Королеве Луизе») — небольшом паруснике, подаренном некогда «королем-матросом» Вильгельмом IV Фридриху Вильгельму III.
Бигелоу вспоминает:
«Одно из наших главных развлечений состояло в управлении маленьким парусником. Это была точная копия трехмачтового линейного корабля — издали он казался судном из эскадры Роднея или Нельсона»,
— хотя по своим размерам корабль был не больше обычного буксира.
Бигелоу продолжает:
«На этом игрушечном фрегате мы охотились за воображаемыми пиратами, под присмотром какого-нибудь мичмана лихо спускали и поднимали паруса, с мальчишеским задором управлялись с миниатюрными пушечками — как на настоящей войне. Вильгельм был в восторге, и не будет преувеличением сказать, что эта игрушка стала праматерью его будущего большого флота».
Еще одной забавой была игра в футбол во дворцовых покоях. Как свидетельствует тот же Бигелоу, «в сырую погоду мезонин дворца превращался в футбольное поле, после неудачного удара из оконных рам со звоном вылетали разбитые стекла. Достопочтенный доктор Хинцпетер неоднократно свистящим шепотом предупреждал меня, чтобы я был осторожнее в единоборстве с принцем и не повредил ему больную руку, но я обычно забывал об этом предупреждении, поскольку Вильгельм играл вполне на равных».
Любили играть в прятки среди декораций и сценического оборудования театра Фридриха Великого в Новом Дворце. Бигелоу не считал, что Вильгельму требовалась какая то особая опека: «Принцам не меньше, чем мне, надоели назойливые наставления Хинцпетера».
Бигелоу рисует несколько более гармоничную — по сравнению с позднейшими воспоминаниями Вильгельма картину отношений в родительской семье, и в частности отношений между ним и матерью. Американцу показали художественную мастерскую Викки, и ему запомнились не картины, а то восхищение, которое они вызывали у ее сына. Лицо Вильгельма прямо-таки загоралось от радости при появлении матери, и вообще «отношения между родителями и детьми вряд ли могли быть лучше, чем в те времена, когда я был их гостем в Сан-Суси». Сверстников Вильгельма неизменно угощали чаем со сладостями. Бигелоу запомнилось, как трепетно принц относился к кулинарным талантам своей матери; однажды они по-настоящему поссорились, когда американский гость бесцеремонно заявил, что именно его мать готовит лучшие пудинги в мире. Поведение наследника, замечает Бигелоу, было «естественным и доброжелательным». Фриц и Викки со своей стороны всегда находили доброе слово «для каждого из маленьких гостей», каждого одаривали улыбкой.