— Сейчас у всех, кто имеет большие деньги, сомнительная репутация, а Болотов, говорят, мог запросто поручкаться с каким-нибудь криминальным авторитетом сегодня, а завтра надеть на него наручники.
— Ничего я в этом мире не понимаю…
— Я тоже…
— И где этот Болотов сейчас?
— Я слышала, он уехал месяца три назад в командировку на Кавказ и до сих пор не вернулся.
— Странно все это…
— Вы действительно ничего не помните?
— Настолько, что даже не помню, как меня взорвали. Говорят, люди помнят какие-то вспышки, а потом темнота. А я, знаете, помню, что было на том свете, а вот на этом будто заново живу.
— И тот свет есть? И Саша мой…
— Есть. И муки совести есть. Я уже в больничной палате читал жития святых и другую духовную литературу, мне приносили. Там есть описания того, как больно и страшно грешникам смотреть на ангелов, на святых. От них исходит такое сияние, что глазам больно. У меня было немножко не так. Свет действительно был, но не яркий, а какой-то абсолютно чистый. Так вот, мне почему-то очень стыдно было поднять на него глаза. Не больно, а именно стыдно. Как будто я самый последний грешник. А может, так оно и есть…
Даже не знаю, зачем я пустился в такие откровенности. Но заметил, что теперь мне принадлежит какое-никакое, но хоть маленькое доверие этой женщины.
Наверное, ей было чуть меньше сорока, но выглядела она старше. Было заметно, что последнее время она следит за собой без всякого старания. Даже помада нанесена неровно. Уголки глаз иссечены мелкими морщинами, а сами глаза выплаканы до белизны. Когда-то были зелеными. Теперь только в глубине сохранился их природный цвет. Из-под берета некрасиво выбилась прядь крашеных волос. Более печально выглядели руки, которые она порой подносила к лицу, чтобы поправить непослушную прядь. На среднем и указательном пальце прижилось желтое никотиновое пятно. Такое бывает только у заядлых курильщиков, да и то от «Примы» или «Дуката» какого-нибудь.
— Меня зовут Ирина… Андреевна… Но теперь это неважно.
— Мне, напротив, важно все. Хотя, если честно, чем больше я знакомлюсь с этим миром, тем меньше мне хочется о нем знать.
— У меня было такое же чувство омерзения ко всему окружающему после смерти Саши, но потом я как-то ранним летним утром, пяти еще не было, вышла на улицу. И душа все равно запела. В раннее небо рванулась. Даже поверилось вдруг, что Саша где-то рядом. Но это, пожалуй, качественно другие ощущения, не похожие на ваши.
— Но очень близкие… А фамилию мою Болотов не называл? Может, еще какие привязки были?
— Нет, фамилию точно не называл. Он еще оговорился, что вы якобы прошли огонь, воду и медные трубы.
— Да уж, до медных труб мне оставалось совсем чуть-чуть. Жутко ненавижу похоронные оркестры. Покойникам и то наверняка тошно.
— Постойте! Я вспомнила вот что: я обратила внимание на ваш странный браслет. Стрелу на нем заметила и спросила о ней у Болотова. Может, в шутку, а может, и всерьез он сказал, что вы относитесь к высокочтимой касте стрелков.
— Стрелков?
— Да, и больше ничего. Разве что наш с вами разговор. Потягивая шампанское у фуршетного стола, вы пообещали зайти ко мне, чтобы ознакомится с тем, что у меня осталось от Саши. Мол, все уладим, и если есть какие-то зацепки, отследим. Это все, — закончила она и показала, что намерена ехать по своим делам на подъезжающем автобусе.
— Спасибо, — что мне еще оставалось?
Уже сделав несколько шагов, она остановилась. Оглянулась, внимательно посмотрела на меня и раскрыла свою сумочку.
— Тогда вам достаточно было взглянуть один раз на этот листок с моим адресом, чтобы его запомнить. Во всяком случае вы сами так сказали. Этот листок с тех пор я ношу с собой. Просто руки не доходили выбросить. Не знаю почему, но я вам поверила. Возьмите. Хуже мне уже не будет.
«Будет», — подумал я, но сам для себя подобный жестокий вывод обосновать не мог. Взял протянутый мне вырванный из блокнота листок с адресом Ирины Андреевны Земсковой и остался стоять на остановке с еще большим количеством вопросов в голове, нежели до встречи с этой несчастной женщиной.
В доказательство тому, что все проходит и в то же время ничего не меняется, крупными хлопьями пошел снег. Стало зябко и одиноко. Подняв воротник, я двинулся куда глаза глядят.
Вечером Рита показательно не спрашивала меня, как я провел день. За ужином я рассказал ей весь разговор с Ириной Андреевной, и она заметно успокоилась. Наш дуумвират пришел к выводу, что следом за именем потянется фамилия и все к ней прилагающееся. Хотя мы обоюдно (каждый по-своему) опасались новых данных: она переживала, что вместе с именем вернется и тот, кто хотел взорвать меня, но я почему-то сомневался, что взрыв относился именно ко мне. Мог ведь я оказаться там случайно. Маловероятно, но мог. Я опасался, что знание своего прошлого разлучит меня с Ритой. Появится какая-нибудь тетка, называемая супругой, родственники и прочая, и прочая… И будет долгий и нудный разбор событий и отношений с людьми, которые для меня в настоящем ничего не значили. Наверное, подло было так думать о тех, кто, возможно, не спал ночей, разыскивая меня по моргам и больницам. Но ведь не нашли!