На начальном этапе христианства, как бы странно это ни показалось, крест не являлся объектом поклонения. Первые христиане не придавали никакого значения орудию страдания, предпочитая использовать в качестве символов и изображений другие, более радостные, декоративные элементы. Кроме того, во время римских гонений, которых, кстати, было совсем немного, поскольку они свелись более или менее ко всем известным действиям Нерона после пожара в Риме в 64 году и, согласно Евсевию[1], к двум годам того, что неправильно называют Великим гонением Диоклетиана (с 303-го по 305 год), так вот во время римских гонений выставление креста напоказ и прилюдное поклонение ему, несомненно, было делом очень опасным, поэтому на стенах катакомб и домов, на надгробных камнях усыпальниц, на личных вещах и на алтарях появились такие символы, как агнец, рыба, якорь или голубь. Однако самым главным символом являлась христограмма — монограмма, образованная первыми греческими буквами имени Христа: ΧΡ («хи» и «ро»), которую щедро использовали для украшения священных мест.
В зависимости от религиозной интерпретации существовало множество вариантов изображения христограммы; например, на могилах мучеников изображались христограммы с пальмовой ветвью, символизировавшей победу Христа, вместо буквы Ρ, а монограммы с треугольником в центре выражали таинство Троицы.
В 312 году нашей эры император Константин Великий, бывший солнцепоклонником, в ночь накануне битвы с Максенцием, своим главным соперником в борьбе за трон Империи, увидел сон, в котором ему явился Христос, велящий ему нанести на верхнюю часть древка полковых знамен эти две буквы: ΧΡ. Согласно легенде, на следующий день перед битвой он увидел этот знак с дополнительной перекладиной, образовывавшей образ Креста на слепящем диске Солнца, а под ним — греческие слова «EN-TOUTOI-NIKA», более известные в латинском переводе «In hoc signo vinces», то есть «Под этим знаком победишь». Поскольку Константин несомненно одолел Максенция в битве у Мильвийского моста, его штандарт с хрисмоном, позднее именованный Лабарум, стал знаменем Империи. Таким образом, этот символ приобрел чрезвычайную важность в сохранившейся еще части Римской империи, и когда западная часть этой территории, Европа, попала под власть варваров, его продолжали использовать в восточной ее части, Византии, по крайней мере до VI века, когда, как я уже сказала, он полностью исчез из христианского искусства.
Так вот христограмма, красовавшаяся на туловище нашего эфиопа, была как раз тем самым хрисмоном, который император увидел в небе перед битвой; именно тем, с горизонтальной перекладиной, и никаким другим из вариантов, и это крайне любопытно, даже более чем любопытно — странно, поскольку им перестали пользоваться четырнадцать веков назад, как свидетельствует отец церкви святой Иоанн Хризостом, который в своих трудах утверждает, что наконец-то в конце V века этот символ сменило изображение настоящего Креста, которое теперь с гордостью повсюду выставляется на прилюдное обозрение. На самом деле в романский и готический период хрисмоны снова появились в качестве декоративного элемента в орнаменте, однако они имели уже другую форму, отличную от простой и ясной монограммы Константина.
Да, эта якобы разрешенная тайна, как и слово «СТАВРОС», разбросанное на теле по буквам, тем не менее погружали нас в совершеннейшее недоумение. С каждым днем желание распутать весь этот клубок, понять, что пыталось сказать нам это странное тело, становилось все острее и острее. Однако задание сводилось к пояснению отдельных знаков, вне зависимости от того, что означала их совокупность, так что мне приходилось лишь продолжать идти в заданном направлении и наконец прояснить значение семи крестов.
Почему именно семь, а не восемь, не пять и не пятнадцать, к примеру? Почему все они разные? Почему все вписаны в геометрические фигуры, словно в средневековые оконца? Почему все их венчает зубчатая корона?.. Я сокрушенно думала, что мы никогда не сможем этого узнать, все было слишком сложно и одновременно слишком абсурдно. Я поднимала взгляд от фотографий и набросков и смотрела на бумажный силуэт: быть может, расположение крестов послужит мне подсказкой? Но и там я ничего не видела, по меньшей мере ничего такого, что помогло бы мне разгадать этот иероглиф, поэтому я снова опускала глаза к столу и устало сосредотачивалась на изучении каждой из этих странных бойничек с короной.
За эти дни Глаузер-Рёйст не сказал почти ни слова; он долгими часами стучал по клавишам компьютера, и я чувствовала, как в глубине меня зарождается абсурдная злоба на него за то, что он тратит время на эти глупости в то время, как мои мозги превращаются в кисель.