До самого рассвета играла музыка, танцы затянулись допоздна, но когда охмелённые спиртным и праздником шасты и служители басилейона вышли с нами на улицы Ставроса, чтобы искупаться в водах тёплого Колоса (Катон ушёл в свои покои уже несколько часов назад), мы увидели, что люди выходят из домов и присоединяются к празднику с ещё большим энтузиазмом, чем мы. Снова зажглись огни, и повсюду появились дети и жонглёры. Час нашего отъезда настал, когда веселье было в самом разгаре, но Кремень и Хутенптах предупредили нас, что нам пора, что ануаки уже пришли и ждать больше нельзя.
Мы распрощались с сотнями людей, которых не знали, раздавая поцелуи направо и налево, так что в конце мы уже не понимали, кого целуем. В конце концов опять же Кремень и Хутенптах с помощью Уфы, Мирсганы, Гете, Ахмоз и Гайде вырвали нас из рук ставрофилахов и вытащили из праздника.
Всё было готово. Повозка с нашими немногочисленными пожитками уже ждала у входа в басилейон. Уфа сел на облучок, чтобы быть нашим возницей, а мы с Фарагом уселись сзади, не выпуская рук капитана Глаузер-Рёйста.
— Береги себя, Каспар, — сказала я, впервые обратившись к нему на «ты» и чуть не плача. — Мне было очень приятно с тобой познакомиться и поработать.
— Не ври, доктор, — пробормотал он, скрывая улыбку. — В начале у нас была масса проблем, уже забыла?
И тут, когда речь зашла о воспоминаниях, мне в голову пришёл один вопрос, который я обязательно должна была ему задать. Без этого я не могла уехать.
— Кстати, Каспар, — взволнованно сказала я, — правда, что форму швейцарской гвардии придумал Микеланджело? Что ты об этом знаешь?
Это было важно. Речь шла о старом неудовлетворённом любопытстве, которое мне уже не удастся удовлетворить самостоятельно. Кремень рассмеялся.
— Нет, доктор, их придумал не Микеланджело и не Рафаэль, как утверждают некоторые. Но это один из наиболее охраняемых секретов Ватикана, так что нельзя рассказывать то, о чём я тебе скажу, всем подряд.
Наконец! Сколько лет я этого ждала!
— Эту броскую форму для церемоний на самом деле придумала безымянная ватиканская швея в начала нашего века, в 1914 году. Тогдашний Папа, Бенедикт XV, хотел, чтобы его солдаты носили оригинальную одежду, поэтому попросил швею придумать парадную форму. Похоже, эту женщину вдохновили некоторые картины Рафаэля, на которых изображены яркие одежды и рукава с разрезами, следующие французской моде XVI века.
На несколько секунд я онемела от разочарования, глядя на капитана так, словно он воткнул в меня кинжал.
— Значит… — неуверенно проговорила я, — их придумал не Микеланджело?
Глаузер-Рёйст снова засмеялся.
— Нет, доктор, не Микеланджело. Их придумала женщина в 1914 году.
Может, я слишком много выпила и слишком мало спала, но я рассердилась и нахмурилась.
— Лучше б ты мне этого не говорил! — раздражённо воскликнула я.
— А теперь чего вы сердитесь? — удивился Глаузер-Рёйст. — Вы же только что говорили, что вам было приятно со мной познакомиться и работать!
— Знаешь, Каспар, как она тебя зовёт за глаза? — выдал тут Иуда-Фараг. Я так наступила ему на ногу, что и слон бы зашатался, но он даже глазом не моргнул. — Она зовёт тебя Кремень.
— Предатель! — сердито глядя на него, отрезала я.
— Ничего, доктор, — засмеялся Глаузер-Рёйст. — А я всегда называл тебя… Нет, лучше не скажу.
— Капитан Глаузер-Рёйст! — крикнула я, но в этот самый миг Уфа поднял поводья и шлёпнул ими по лошадиным спинам. — Немедленно скажите! — завопила я, удаляясь.
— Пока, Каспар! — крикнул Фараг, махая одной рукой и толкая меня на сиденье другой.
— Пока!
— Капитан Глаузер-Рёйст, немедленно скажите! — продолжала бессмысленно надрываться я, пока повозка удалялась от басилейона. В конце концов, униженная и побеждённая, я с расстроенным видом уселась рядом с Фарагом.
— Придётся как-нибудь вернуться, чтобы всё разузнать, — утешил меня он.
— Да, и чтобы его прибить, — заявила я. — Я всегда говорила, что это очень неприятный тип. Как он осмелился дать мне прозвище?.. Мне!
Эпилог
С момента нашего отъезда из Парадейсоса прошло пять лет — пять лет, на протяжении которых, как это и предполагалось, нас допрашивали полицейские всех стран, в которых мы побывали, и начальники служб безопасности нескольких христианских церквей, в особенности — сменивший Кремня некий Готтфрид Шпиттелер, тоже капитан швейцарской гвардии, который ни на йоту не поверил всей нашей истории и в результате стал нашей тенью. Несколько месяцев мы провели в Риме, столько, сколько понадобилось для того, чтобы расследование было закрыто и я закончила все свои дела с Ватиканом и моим орденом. Потом мы отправились в Палермо и провели несколько дней с моей семьёй, но отношения не сложились, и мы уехали раньше, чем планировали: хотя внешне все мы были прежними, между нами образовалась глубочайшая пропасть. Я решила, что единственно возможный вариант — уехать от них подальше, оказаться на безопасном расстоянии, на котором они перестанут причинять мне боль. После этого мы вернулись в Рим, чтобы вылететь оттуда в Египет. Несмотря на свои убеждения, Бутрос принял нас с распростёртыми объятиями, и спустя несколько дней Фараг вернулся к своей работе в Греко-Римском музее Александрии. Мы хотели привлекать к себе как можно меньше внимания, ведя, как советовали нам ставрофилахи, спокойную обыденную жизнь.