— Послушайте, я должна попросить у вас прощения, — произнесла она. — Мне не следовало начинать наш разговор с открытого вопроса. Я понимаю, что для вас все это нелегко. Давайте попробуем начать сначала. Да, кстати, можете курить, если вам так хочется.
— Это тоже было в моем досье?
— В досье этого не было. Но тут никакого досье не нужно. Вы постоянно подносите руку ко рту. А вы не пробовали бросить?
— Нет. Но в государственных учреждениях курить запрещено. Вы же знаете правила.
Отговорка была неубедительная. Он сам ежедневно нарушал этот закон, куря в помещениях полицейского участка.
— Здесь это правило не действует. Я не хочу, чтобы вы считали этот кабинет частью Паркер-центра или государственным учреждением. Это главная причина, по которой наш офис вынесен за их пределы. Здесь эти правила не действуют.
— Не важно, где мы находимся. Вы все равно работаете на УПЛА.
— Постарайтесь думать, что вы сейчас вдалеке от Управления полиции Лос-Анджелеса. Когда вы здесь, старайтесь представлять, что приходите повидаться с другом. Поговорить. Здесь вы можете говорить что угодно.
Босх знал, что ее нельзя считать другом. Ни за что. Слишком многое стояло на кону. И тем не менее он коротко кивнул, чтобы сделать ей приятное.
— Не очень-то убедительно.
Он дернул плечами, как будто говоря, что это максимум, на который он способен, и это так и было.
— Кстати, если хотите, я могла бы избавить вас от никотиновой зависимости при помощи гипноза.
— Если бы я хотел бросить, я бросил бы. Люди делятся на курильщиков и нет. Я курильщик.
— Да. Это, пожалуй, самый характерный симптом личности, склонной к саморазрушению.
— Простите, меня отправили в отпуск, потому что я курю? Из-за этого весь сыр-бор?
— Я думаю, вы прекрасно понимаете, из-за чего он.
Он не стал ничего отвечать, придерживаясь своего решения говорить как можно меньше.
— Что ж, тогда давайте продолжим, — произнесла она. — Вы находитесь в отпуске уже… так, во вторник будет неделя?
— Угу.
— И чем вы все это время занимались?
— Главным образом заполнял разнообразные бумажки на дом.
— На дом?
— Мой дом пострадал во время землетрясения. Правительственная комиссия признала его непригодным для проживания.
— Но землетрясение было три месяца назад. Что же вы так затянули?
— Мне было некогда. Я работал.
— Ясно. У вас хоть страховка была?
— Что вам ясно? Ничего вам не ясно. Вы никогда не сможете взглянуть на вещи моими глазами. Нет, страховки не было. Как и почти все остальные, я жил в отрицании. Так это называется на вашем птичьем языке, да? У вас-то наверняка страховка была.
— Была. Сильно ваш дом пострадал?
— Это как посмотреть. Инспекторы говорят, его теперь только под снос, даже внутрь заходить нельзя. А я считаю, что все нормально, нужно только кое-что подремонтировать. Меня в строительном магазине уже в лицо узнают. Я нанял бригаду. Они скоро все закончат, и тогда я буду оспаривать решение комиссии. У меня уже есть адвокат.
— И вы сейчас так там и живете?
Он молча кивнул.
— Вот это совершенно определенно отрицание, детектив Босх. Не думаю, что вы поступаете разумно.
— А я не думаю, что вас хоть как-то касается то, что я делаю в свободное от работы время.
Она вскинула руки, признавая его правоту:
— Что ж, хотя я этого и не одобряю, наверное, тут можно найти и свои положительные стороны. Хорошо, что у вас есть дело, которым вы можете заняться. Хотя я лично предпочла бы, чтобы это был какой-то спорт, хобби или, возможно, планы куда-то выехать из города. Думаю, вам сейчас очень важно чем-то себя занимать, чтобы не думать об инциденте.
Босх ухмыльнулся.
— Что такое?
— Даже не знаю. Все почему-то упорно называют то, что произошло, «инцидентом». Сразу вспоминается Вьетнамская война, которую предпочитали именовать конфликтом, а не войной.
— Ну, хорошо, а вы сами как назвали бы то, что произошло?
— Не знаю. Но инцидент… это звучит как-то… не знаю. Безлико. Слушайте, доктор, давайте вернемся немного назад. Я не хочу никуда уезжать из города. Я ловлю убийц. Это моя работа. И мне очень хотелось бы к ней вернуться. Думаю, я могу принести еще кое-какую пользу обществу.