- Как-как, говоришь, его зовут? - Печенкин даже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.
- Его зовут Илья, Илья Владимирович Печенкин, - громко и отчетливо произнесла Галина Васильевна и прибавила: - И ты должен как можно скорей оформить на него наследство.
Печенкин понимающе кивнул, и вновь заходил кругами, и вновь забормотал:
- По телевизору показывали... Один наш мальчонка во Франции... Папку-мамку из карабина замочил и еще пятерых родственников... Круглый сирота, единственный наследник... Дали два года, скоро выходит... Деньги его... Да хоть бы так - ладно... А этот же мои деньги в деньги партии обратит... Он же коммунист!
Галина Васильевна вздохнула:
- Ну, как ты не понимаешь, Володя, мальчик просто не хочет расставаться с детством! Вспомни, как ты играл в казаки-разбойники и как не хотел уходить, когда мама звала домой? Продлить Илюше детство - это наш родительский долг!
В ответ на это печенкинский указательный палец стал раскачиваться, как маятник, перед носом Галины Васильевны, и Владимир Иванович произнес в такт, раздельно:
- Я. Ему. Ничего. Не должен.
- Я прошу... тебя в последний раз, - грустно сказала Галина Васильевна.
- В последний? - обрадовался Печенкин. - Это хорошо, что в последний. А чегой-то ты заторопилась? А? Мышьяк, может, мне в чай подсыпаешь? Изжога что-то меня в последнее время замучила... Сама-то свое наследство оформила?
И он вдруг ухватил пятерней жену за горло и стал медленно сжимать его. Галина Васильевна не пыталась вырваться.
- Извинись, - сдавленно потребовала она.
Владимир Иванович отдернул руку и потерянно взглянул на жену.
Галина Васильевна глотнула воздух и сообщила:
- Я давно все оформила, Володя. Все останется Илюше, а тебе одни твои рога.
- Рога? - переспросил Печенкин, пытаясь понять, что значит это слово.
- Рога, Володя, рога, - успокаивающе проговорила жена.
- Какие рога? - все еще не понимал Печенкин.
- Которые ты благополучно носишь на своей голове. - Галина Васильевна сочувственно улыбнулась.
Печенкин смотрел, как дурак, потом помахал над своей головой ладонью, как будто отгоняя назойливую муху, и снова стал смотреть, как дурак.
Галина Васильевна тихо засмеялась, прикрывая ладонью рот, присела на стоящий рядом стул и, подняв увлажнившиеся от смеха глаза, принялась объяснять:
- Говорят, жена узнает последней... А муж, оказывается, вообще не узнает! Пока жена ему не скажет... Володя, Володя... Ты искал своего друга с милицией и экстрасенсами, а надо было меня спросить. Ведь вы в тот день не мало выпили, а немало... Ты заснул на диване в комнате, а в спальне в это время были мы с Юрой... Как сейчас говорят, занимались любовью... Он ведь любил меня все эти годы, любил, а ты этого не замечал. Между прочим, он оказался хорошим любовником, обычно пьяницы этим качеством не отличаются. А когда все наконец кончилось, он очень испугался и спросил: "Что же мне теперь делать?" И я ему сказала: "Исчезни из нашей семьи".
Галина Васильевна была так взволнована этим тяжелым воспоминанием, так в него погружена, что не заметила, как муж исчез. Впрочем, это уже не имело значения, она все равно продолжала говорить:
- Только он не виноват, Володя, я сама затащила его в нашу постель, как мне это было ни противно... Я пожертвовала своей женской честью ради твоего будущего и будущего Илюши. Русская женщина жертвенна по своей природе, об этом столько сказано, столько написано...
Галина Васильевна говорила. Ей было что сказать.
2
Ночная свалка сизо дымилась и багряно рдела изнутри. Розовый "роллс-ройс", изящный и церемонный, остановился посреди этого, неприемлемого для жизни, но, несомненно, обитаемого пространства, остановился в том самом месте, где однажды останавливался Илья и агитировал с крыши "Запорожца". Печенкин этого не знал, разумеется, это было не больше, чем совпадение. Он выскочил из "роллс-ройса", решительно забрался на капот, а с него на крышу и, озирая все четыре стороны света, потрясая кулачищем, громогласно заорал:
- Желудь! Выходи! Выходи, сволочь, я тебе морду набью!
XXVII. Коммунист - человек обреченный
1
Как они шли... Красиво, гордо, бесстрашно... Даже толпившиеся у входа в дискотеку драчливые рэпперы в широких штанах расступились, освобождая дорогу. Они шли в ногу, плечом к плечу, они молчали, они смотрели вперед. Это была какая-то новая, неведомая, загадочная сила, их даже не решались окликнуть, а только смотрели вслед.
Глубокой ночью на улице Ленина было людно: сюда подтягивалась выспавшаяся днем придонская молодежь - потусоваться, потанцевать, побалдеть.
Пройдя почти всю улицу Ленина, друзья свернули на полутемную и пустынную улицу Володарского, с нее вышли на Заводскую, где не было ни души, и скоро оказались на Заводской площади.
Слева возвышался освещенный прожекторами памятник Ленину, справа робко светился изнутри хрустальный храм. Здесь случилась маленькая заминка - Ким и Анджела Дэвис направились было к памятнику, а Илья пошел к часовне.
- А почему здесь, а не там? - застенчиво поинтересовался Ким.
- Так надо, - бросил на ходу Илья.
Оглядев скептическим взглядом часовню сверху донизу, Анджела Дэвис спросила:
- Знаете, как ее в народе прозвали? Рюмка! Печенкин рюмку себе сварганил, - она засмеялась, и Ким тоже, но Илья заставил их замолчать.
- Тихо! Вы сюда не смеяться пришли...
Внутри часовни красиво горели разноцветные лампадки, слабо высвечивая темные иконные лики. Озабоченно глядя на носки своих кроссовок, Илья заговорил, глухо и предельно серьезно:
- Хотел заставить вас выучить, но это бесполезно... Поэтому я буду говорить, а вы повторяйте. Параграф первый. Коммунист - человек обреченный.
- Параграф первый...
- Вам параграфы называть не нужно. Коммунист - человек обреченный.
- Коммунист - человек обреченный, - нестройным хором повторили Ким и Анджела Дэвис.
- У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанности, ни собственности, ни даже имени...
Анджела Дэвис повторила это с чувством и даже прокомментировала:
- Я так и знала...
Илья ее остановил.
- Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой целью - революцией. - Голос Ильи становился громче и значительней.
- ... Революцией! - громче и значительней повторили соратники.
- Параграф второй.
- А сколько всего параграфов? - поинтересовалась Анджела Дэвис.
- Двадцать шесть.
Девушка почесала макушку. Ким смущенно засмеялся и обратился к Илье:
- И ты все двадцать шесть помнишь?
- Конечно, - невозмутимо ответил Илья. - Повторяйте: "Он в глубине своего существа..."
- Он в глубине своего существа...
- Не на словах только, а на деле...
- Не на словах только, а на деле...
- Разорвал всякую связь со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общественными условностями, нравственностью этого мира.
- ...нравственностью этого мира.
- Товарищ Сергей, а что такое нравственность? - спросил Ким, робея.
Илья усмехнулся:
- Как сказал Ленин, нравственность - это то, что служит разрушению эксплуататорского общества и объ-единению всех, созидающих общество коммунистов. От себя добавлю - новое общество коммунистов. Понятно?
Но, кажется, корейцу не очень было понятно.
- Нравственность - это разрушение. Теперь понятно?
Ким кивнул.
Илья на мгновение задумался, восстанавливая в памяти текст клятвы.
На окраину площади выполз милицейский "уазик" и остановился.
- ...нравственностью этого мира, - еще раз повторил Илья, не отрывая взгляда от милиции. "Уазик" дернулся и уполз в темноту.
- Коммунист для него - враг беспощадный, - торопливо заговорил Илья, - и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить.
- Коммунист для него - враг беспощадный и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить, - торопливо повторили кореец и мулатка.