– Скачите к кораблям. Рассейтесь, чтобы хотя бы один из вас смог добраться, – приказал он. – Скажите Олаву, чтобы он прислал остальное войско, и пусть там не мешкают, иначе будет поздно. Они должны быть здесь до наступления сумерек.
Воевода посмотрел на небо. Солнце, перевалив через полдень, все еще ярко сияло на ясном синем небе. Я заметил, что губы воеводы шевелятся. Какому богу он молится? У него не было безоговорочной уверенности Харальда в том, что наша плохо подготовленная армия выдержит натиск англичан, и глядя, как три всадника, пустив лошадей галопом, скачут вспять по той дороге, по которой пришли мы, я быстро подсчитал, сколько конников у нас осталось. Меньше полутора десятков.
Харальд же, напротив, держался с самодовольством и самоуверенностью, словно преимущество было на его, а не на стороне английского короля. В плаще из синей парчи с богатым узором, со спутанными светлыми волосами, как обычно, повязанными лентой из красного шелка, чтобы не падали ему на глаза, он выглядел величественно. Кроме того, восседал он на лоснящемся черном жеребце с белой звездочкой во лбу – это был трофей, взятый три дня тому назад, и единственный породистый конь в нашем войске. Только не было на короле Эммы, прославленной кольчужной рубахи до самых колен, о которой говорили, будто никаким оружием невозможно ее пробить. Эмма, как и множество других наших доспехов, осталась там, на стоянке кораблей.
– Ставь стену щитов! – рявкнул Стюркар, и этот крик был подхвачен и прошел среди старых воинов нашей рати. Они начали кое-как составлять строй, плечо к плечу, так, чтобы края круглых, обшитых кожей щитов находили друг на друга. – Растянуть ряд!
Воевода выехал перед войском и повернулся к нему лицом. Он сидел на маленьком крепком норвежском пони и жестами показывал, что стена щитов должна быть как можно шире.
Вдруг раздался голос Харальда:
– Стойте! – Он тоже выехал вперед и, обратившись к своим воинам, крикнул: – В честь этой битвы я сочинил стихи.
А потом, к моему недоумению, но и к гордости, он произнес:
У меня перехватило дыхание. На протяжении жизни целого поколения ни один предводитель из северных стран не был настолько сведущ в старой традиции, чтобы сочинить победную песнь перед битвой. Харальд отдал дань обычаю, уже почти несуществующему. Это говорило о его глубоком стремлении вернуть славу северных правителей, и я любил его за это, несмотря на все его тщеславие и высокомерие. Но восхищаясь им и не отрекаясь от присяги, данной ему, в глубине души я понимал, что это всего лишь лицедейство. Харальд старался ободрить воинов, но все станет на свои места, когда полетят стрелы и обе рати сойдутся в бою.
Харальд еще не закончил. Но конь под ним заволновался, забил копытами, завертелся, и только совладав с ним, Харальд вновь обратился к рати:
– Нет, это жалкие строфы для столь важного случая! Вот эти будут получше. Помните о них, когда будете драться! – и он возгласил:
После этих слов наступило странное молчание. Кое-кто из наших, по крайней мере те, кто постарше, уловили мрачный смысл слов Харальда. Они тихо возроптали. Многие, думаю, стояли не так близко, чтобы расслышать, а еще больше было таких, кому не хватало знаний, чтобы понять значение стиха. Харальд предупреждал, что мы, возможно, идем в последнюю битву. Все задумались, и среди этого мрачного затишья послышался жуткий звук. Где-то в наших рядах зазвучала арфа. Кто принес этот инструмент, неизвестно. Наверное, это была одна из тех маленьких легких арф, столь любимых северными англичанами, и арфист нашел ее на поле предыдущей битвы и взял с собой вместо оружия. Как бы там ни было, первые чистые звуки повисли в воздухе скорбным плачем. Казалось, арфист вносит свой горестный вклад в предстоящий нам разгром.
Слушая эти печальные звуки, все воинство разом будто затаило дыхание. И со стороны англичан не долетало ни звука. Они, должно быть, тоже внимали. И тут, вторгшись в мелодию, раздался еще один звук, столь же неожиданный. В этот жаркий, душный день пропел одинокий петух. Должно быть, эта тварь сбежала с перевернутой на мосту повозки и теперь по какой-то неясной причине решила издать свой пронзительный крик, идущий в разлад с заунывными звуками арфы.
И снова Стюркар прокричал громовым голосом:
– Растянуть строй, растянуть строй! Крылья назад, стать кругом!
Медленно стена щитов изгибалась, первые ряды пятились, глядя через плечо, чтобы не споткнуться, пока весь наш строй не перестроился в кольцо. В первом и втором рядах стояли те, на ком были какие-то доспехи, и все наши старые воины. Позади них, внутри круга, стояли лучники и сотни пеших, по существу беззащитных, без доспехов, у иных же не имелось даже шлемов – только мечи и кинжалы, только рубахи и порты, и больше ничего. Когда дело дойдет до сечи, им нечем будет прикрыться.
Харальд и Стюркар проехали по окружности, проверяя стену щитов.
– Вы будете драться с конницей! – крикнул Стюркар. – Так что помните, передний ряд направляет рожны копий на всадников. Второй ряд упирает древки в землю и целит ниже, в самих лошадей. Самое главное – держите ряд. Не давайте англичанам прорвать его. Коль это случится, оставьте тех, кто прорвется, на конунга и наших конников. Мы внутри кольца, за вашими спинами, будем готовы закрыть любую брешь, если понадобится.
Харальд с воеводой объехали всю щитовую стену, а когда они свернули и начали въезжать внутрь, чтобы занять свои места, вороной жеребец Харальда угодил ногой в яму и споткнулся. Харальд потерял равновесие. Он вцепился в гриву лошади, чтобы удержаться, но слишком поздно. Он перелетел через плечо жеребца и упал на землю, а испуганная лошадь отпрянула. Харальд удержал поводья и потянул жеребца к себе, но вред уже был нанесен. Видевшие падение воины испустили вздох – это был дурной знак. Однако Харальд встал, стряхнул с себя пыль и рассмеялся.
– Не беда! – крикнул он. – Падение означает, что судьба уже в пути, – и въехал в кольцо щитов.
Но многие в его войске были смущены и напуганы.
На своем скромном вьючном пони я оказался вместе с конниками в середине оборонительного круга. Я огляделся, ища, у кого бы одолжить оружие. Но все были заняты, следя за врагом. Харальд, Тости, Стюркар и два отряда по два десятка конников в каждом – вот и все, что у нас было, чтобы заткнуть бреши в стене щитов; остальная наша рать была пешей. Напротив, первая волна английского войска, надвигавшаяся на нас, состояла целиком из конницы хускарлов, вооруженных длинными копьями и пиками.
Очевидно, безумная храбрость одинокого защитника на мосту заставила англичан насторожиться. Полем битвы служило обширное пастбище, полого спускающееся к реке, – это открытое пространство превосходно подходило для конницы, но английские всадники не спешили нападать. Они подъехали легким галопом, остановившись за пределами досягаемости, на пробу ткнули копьями в нашу стену щитов, потом повернулись и ускакали. Не случилось ничего похожего на то, чему я был свидетелем в Сицилии, когда византийские катафракты уничтожили сарацин, или на тот сокрушительный натиск, который отрабатывали на моих глазах тяжелые конники норманнов. Английская конница просто подошла, завязала бой, а потом откатилась.
На мгновение я был сбит с толку. Почему англичане не атакуют по-настоящему? Гарольд Годвинсон должен был увидеть, что мы послали гонцов за подкреплением. Как только прибудут свежие войска, англичане утратят свое преимущество. Чем больше я думал, тем меньше понимал замысел Годвинсона. Только после пятого, а то и шестого наскока английской конницы я начал смекать, что происходит. Хускарлы вознамерились взять нас измором. Каждый раз, когда они подъезжали и втягивали в драку передние ряды, несколько наших воинов выбывало из строя, серьезно раненых или убитых, в то время как англичане отъезжали по сути без ущерба. Стена щитов постепенно слабела, все большему числу воинов из внутреннего круга приходилось выходить вперед и заполнять бреши. Заняв круговую оборону, Харальд и Стюркар утратили возможность направлять битву. Боем управляли англичане. И они решили обескровить нас до смерти.