Мирабо окрестил их триумгёзатом.
Впрочем, в описываемое время Якобинский клуб является лучшим сообществом в Париже. Это объединение людей благовоспитанных, напудренных, элегантных, а главное, просвещенных. Помимо Дюпора, Ламета и Барнава, здешней политической троицы, на каждом заседании тут можно встретить Лагарпа, Шенье, Шамфора, Андриё, Седена, Верне, Ларива, Тальма́. Певец Лаис проверяет членские карточки, герцог Шартрский, по его собственным словам, служит придверным сторожем, а Лакло, автор «Опасных связей», этот человек с черной душой и язвительной улыбкой, Лакло, непосредственный агент герцога Орлеанского, сидит за столом президиума, в то время как Максимилиан де Робеспьер выступает с трибуны.
Из всех людей, находящихся здесь, лишь одному предстоит послужить связующим звеном между якобинцами 91-го года и якобинцами 93-го года, между якобинцами мнимыми и якобинцами подлинными.
Это Робеспьер.
Между тем будущие якобинцы, те, что появляются по мере того как прежние исчезают в глубинах революционной бездны, это Сен-Жюст, Кутон, Колло д'Эрбуа, Тальен, Сантер, Анрио, Леба́, Каррье, Гара́, Ромм.
Как видно, этот второй состав нисколько не напоминает первый.
Предвидела ли этот второй пласт, укрытый под первым, бедная герцогиня Орлеанская, когда она умоляла своего мужа не водить их сына в Якобинский клуб?
Разумеется, нет; она видела лишь нараставшую холодность к ней ее детей и их увеличивающуюся любовь к посторонней женщине.
«Поскольку погода была прекрасная и мы намеревались возобновить наши прогулки, — записывает 25 марта в своем дневнике герцог Шартрский, — я предупредил матушку, что впредь смогу обедать у нее лишь два раза в неделю. Она сочла это вполне правильным и сказала мне, что ее всегда будет устраивать то, что устраивает меня, и что она твердо уверена в том, что я всегда буду приходить к ней обедать, как только смогу, но она не хочет, чтобы я в чем-либо стеснял себя».
В это же самое время герцог Шартрский писал г-же де Жанлис:
«Больше всего на свете я люблю новую конституцию и Вас».
То был последний удар, нанесенный материнской любви несчастной герцогини; она неожиданно покинула Париж и удалилась в Э, к своему отцу; именно оттуда она подала требование о разводе, основанное на различии политических и религиозных взглядов, расстройстве состояния ее мужа и ее личной ненависти к г-же де Жанлис.
И тогда, в свой черед, г-жа де Жанлис покинула Бельшасс; но, подобно тому как это случилось с Людовиком XV после удаления его наставника, г-на де Фрежюса, принцесса Аделаида настолько серьезно заболела от печали, что пришлось призвать г-жу де Жанлис обратно.
Все эти домашние раздоры причинили сильное горе юному герцогу Шартрскому, и он вписал в свой дневник следующие строки, которые являются подражением стилю Руссо и в которых обнаруживается преувеличенная сентиментальность, присущая писателям того времени:
«22 мая 1791 года. — Горести, которые мы испытываем на протяжении последних полутора месяцев, заботы, которые я оказываю моей бедной сестре, мои занятия, мое обустройство в новых покоях — все это заставило меня прекратить на время вести дневник. Но теперь я намерен взяться за него снова; я дам в нем отчет о всех моих поступках и даже о всех моих мыслях; читая его, будут читать в моей душе, и ничто в нем не будет опущено — ни хорошее, ни дурное. Уже около года моя юность дает мне почти непрерывные сражения, и я много страдаю; но в этой печали нет ничего горького, напротив, она заставляет меня видеть впереди счастливое будущее. Я думаю о счастье, которым буду наслаждаться, когда подле меня будет милая и красивая жена, способная дать мне законную возможность удовлетворять раздирающие меня жгучие желания. Я прекрасно понимаю, что момент этот еще очень далек, но рано или поздно он настанет, и эта мысль служит мне поддержкой; без этого я не устоял бы и пустился бы во все виды распутства, свойственные молодым людям. О матушка! Как я благословляю вас за то, что вы уберегли меня от всех подобных зол, внушив мне религиозные чувства, которые придают мне силу!..»
Ну и к кому, по вашему мнению, обращено это восклицание «О матушка!»? К герцогине Орлеанской, не так ли? Однако вы ошибаетесь. Оно обращено к г-же де Жанлис, любовнице отца, то есть к той женщине, которую наряду с новой конституцией юный герцог любит больше всего на свете.
Что за странная мысль пришла на ум принцу напечатать этот дневник в 1800 году и перепечатать его в 1831 году!