Затем над всей этой армией воспарил оглушительный крик, словно гром пронесшийся над вражеским войском: «Да здравствует нация!»
Пруссаки по-прежнему шли вперед, но каждую минуту огонь артиллерии Дюмурье разрушал их строй.
Железная стена ждала их впереди, железный ураган обрушивался на них с флангов.
Тем не менее первые ряды пруссаков уже вплотную подошли к нашим позициям.
И вот тогда Келлерман, храбрый солдат, но посредственный военачальник, поистине вырос на десять локтей. В тот день в нем пребывал дух Франции: то был его звездный час.
— Вперед, ребята, момент настал, в штыки! — воскликнул он.
И тогда железная стена приходит в движение; герцог Шартрский бросается в атаку одним из первых. Пруссаки и французы сражаются врукопашную; внезапно прусская армия сгибается и переламывается посередине: это артиллерия Дюмурье перебила ей позвоночник.
Герцог Брауншвейгский видит, что атака провалилась, дает сигнал к отступлению, которое через четверть часа обратилось бы в беспорядочное бегство, и возвращает своих разгромленных солдат в лагерь.
Однако этот приказ об отступлении оскорбляет гордость короля Пруссии; он устремляется вперед во главе своих солдат, приказывает подать сигнал к атаке, направляет свою превосходную пехоту к французским позициям, идет в атаку лично, вместе со всем своим штабом приближается к ним на расстояние двух ружейных выстрелов, видит единодушие неприятельской армии, осознает бесполезность дальнейшей атаки и отступает, как это сделал герцог Брауншвейгский.
В тот день было выпущено сорок тысяч пушечных выстрелов; это много для той эпохи, когда Наполеон еще не приучил нас к артиллерийским сражениям.
В битве при Мальплаке было выпущено всего лишь семь тысяч пушечных выстрелов.
Вот почему сражение, состоявшееся 20 сентября 1792 года, получило название канонады Вальми.
Вечером пруссаки покинули поле боя, но на другой день их обнаружили на прежних позициях.
В этот день, 21 сентября, Конвент провозгласил Республику.
В тот же день к герцогу Шартрскому привели прусского парламентера, еще не знавшего о событиях, которые произошли накануне; у него были рекомендательные письма к владельцам нескольких замков, стоявших на дороге в Париж, и он показал их юному герцогу, выразив надежду обрести по пути всякого рода радости, а самую главную радость получить по прибытии в Париж: увидеть, как будут вешать патриотов.
И тогда герцог Шартрский рассказал ему о тех изменениях, какие произошли накануне в положении дел короля Пруссии, а затем, когда посетитель поинтересовался, что же ему теперь следует делать, улыбнулся и промолвил:
— Дорогой друг, поверьте, самое мудрое, что вы можете сделать, это вернуться в Берлин, и я желаю вам, чтобы вы никогда не видели, что там кого-нибудь вешают.
За несколько дней до сражения при Вальми некий прусский полковник, получивший от Келлермана разрешение прибыть в его главную ставку, явился к герцогу Шартрскому; то был адъютант короля Пруссии, получивший указанное разрешение благодаря посредничеству барона фон Хеймана, который прежде служил в нашей армии и своим продвижением по службе был обязан покровительству со стороны герцога Орлеанского.
Полковник имел при себе письмо к герцогу Орлеанскому и попросил герцога Шартрского передать его отцу.
— Сударь, — ответил юный герцог, — я охотно соглашусь взять на себя такое поручение, если это письмо содержит лишь заверения в вашей преданности моему отцу.
— Ах, ваше высочество, — ответил г-н фон Манштейн, — если бы оно содержало лишь подобные заверения, этого было бы недостаточно не только для герцога Орлеанского, но и для нас.
— Ну и что же тогда оно содержит?
— Предложения.
— И какого свойства эти предложения?
— Ах, ваше высочество, — промолвил полковник, — быть может, это от герцога Орлеанского зависит остановить все бедствия войны; мне известны намерения союзных монархов, я знаю, что прежде всего они желают уберечь Францию от анархии, и, поскольку предполагалось, что я сумею встретиться с вами, мне было разрешено довести до сведения вашего отца, что все успокоятся, если увидят его во главе правительства.
— Полноте! — произнес герцог Шартрский. — Да как вы могли подумать, что мой отец и я прислушаемся к подобному вздору?
Получив отказ юного генерала взять на себя передачу письма политического содержания, полковник фон Манштейн передал герцогу Шартрскому обычное почтительное письмо, которое герцог Шартрский переслал отцу и которое герцог Орлеанский нераспечатанным положил на стол президиума Конвента.