— Да никакие: я договариваюсь лишь в отношении себя, пусть они договариваются в отношении себя сами.
Оставались еще австрийцы, эти достойные союзники, которые, не сдвинувшись с места, отправили короля Пруссии на разгром у Вальми.
Дюмурье в разговоре с герцогом Брауншвейгским слегка коснулся этих вопросов.
— Ну и как же все это произойдет? — спросил Дюмурье, обращаясь к английскому герцогу.
— Да очень просто, — ответил герцог Брауншвейгский, — и у вас есть песенка на эту тему.
— Неужели?
— Да, вот такая:
И мы все разойдемся, как свадебные гости.
— Хорошо, — промолвил Дюмурье, — но кто оплатит свадебные издержки?
— Ну, нас это не касается, — ответил герцог Брауншвейгский, подчищая перочинным ножиком ногти, — ведь не мы нападали первыми.
— Да, это сделали австрийцы, и, на самом деле, император должен уступить нам Нидерланды в качестве возмещения ущерба.
— Мы хотим мира, — произнес герцог Брауншвейгский, — а когда хочешь достигнуть цели, все средства хороши; мы ждем ваших полномочных представителей в Люксембурге.
Оставалась проблема Людовика XVI.
Как мы уже говорили, вопрос о короле более всего терзал бедного Фридриха Вильгельма.
К счастью для Фридриха Вильгельма, Дантон приберег для него возможность почетного отступления; мало-помалу прусского монарха подвели к необходимости заявить, что он оставил на произвол судьбы короля, но всеми силами хотел спасти человека.
Ему показали все постановления Коммуны, способные внушить мысль, что узник окружен заботой и вниманием. Дюмурье дал слово спасти жизнь Людовику XVI, и для Фридриха Вильгельма этого оказалось достаточно.
В итоге 29 сентября началось отступление прусской армии; пруссаки проделали всего лишь льё в первый день и столько же во второй: они не хотели, чтобы это выглядело как вынужденное бегство, и словно совершали прогулку.
Таким образом враг дошел до границы, но, как только граница осталась позади, он ускорил шаг.
Дюмурье дал слово спасти короля и намеревался сдержать свое слово.
Двенадцатого октября он приехал в Париж; предлог состоял в подготовке вместе с министерством к вторжению в Бельгию, а цель заключалась в том, чтобы на месте составить себе понятие о сложившемся положении. Он направился к г-же Ролан в здание министерства внутренних дел, куда она возвратилась, с великолепным букетом в руке подошел к ней и, попросив у нее прощения за историю с лагерем волонтеров под Парижем и королевским вето, легко этого прощения добился, после чего поинтересовался у г-жи Ролан, что в столице думают о нем, и узнал от нее, что его считают роялистом.
И действительно, все подозревали Дюмурье в желании сыграть роль Монка.
Во Франции всегда подозревали всех в желании сыграть эту роль: однако в 1792 году французский Монк звался Дюмурье, в 1802 году — Наполеоном Бонапартом, в 1831 году — Луи Филиппом, а в 1850 году — Шангарнье.
Все ожидали его речи в новом Собрании, все ожидали его клятвы Республике.
Он произнес речь, но уклонился от клятвы.
Причем он подступил к этой трудности с бо́льшим мужеством, чем все могли ожидать.
— Я не буду приносить вам новых клятв, — заявил он депутатам. — Я делом покажу себя достойным командовать сынами свободы и охранять законы, которые суверенный народ провозгласит вашими устами.
Вечером он явился к якобинцам. Якобинцы были людьми сдержанными, дотошными, несговорчивыми. Это отступление, в ходе которого король Пруссии проделывал не более одного льё в день, настораживало их. Колло д'Эрбуа поднялся на трибуну, поздравил Дюмурье с победой, однако упрекнул его в том, что он выпроводил короля Пруссии чересчур учтиво.
Дантон в тот день председательствовал; положение у него было трудным, ибо он выпроваживал короля Пруссии точно в такой же степени, как это делал Дюмурье; Дантона заставили подняться на трибуну, поскольку его врагам было любопытно увидеть, как он выпутается их этого затруднительного положения.
Он поднялся на трибуну и сказал:
— Пусть победы над Австрией утешат нас в том, что мы не видим здесь прусского деспота.
Все в Париже испытывали в этот момент огромную потребность в согласии; вот почему Дантон пришел к якобинцам, вот почему Дантон председательствовал на заседании — Дантон, этот жесткий человек, обладавший речью язвительной, но не злобной, ибо у него, как у всех сильных натур, недоставало настоящей желчи. Поссорившись с Жирондой, он решил помириться с Жирондой в лице Ролана и его жены; вот почему, когда в Опере приготовили ложу министра внутренних дел, Ролана, для приема Дюмурье, Дантон, в ожидании Дюмурье и Ролана, усадил там свою жену и сестру; однако Дантон не взял в расчет щепетильность г-жи де Ролан; г-жа Ролан вошла в свою ложу, опираясь на руку Верньо, и, обнаружив там, по ее словам, двух женщин неприятного вида, отказалась туда войти.