Армия, лишенная хлеба, водки, обуви, одежды; армия, которая в день сражения, не получив и к полудню продовольственного пайка, пошла в бой натощак, проведя перед этим ледяную ночь в болотах.
Но в этой армии пребывал дух свободы, эта армия имела великолепный символ веры, именуемый «Марсельезой», эта армия имела убеждения, придававшие ей железный характер и сознание собственной правоты.
Она была нелепой на вид, эта армия, и легко понять, что она могла вызывать смех у лощеных эмигрантов и старых и суровых австрийских генералов, воспитанных в традициях принца Евгения и Монтекукколи; это были отряды волонтеров, не имевших мундиров; солдаты батальона Луаре, к примеру, в бой шли в блузах и хлопчатых колпаках; разве была возможность поверить, что победа, будучи женщиной, капризницей, кокеткой, когда-нибудь влюбится в подобных солдат?!
XIII
Мы уже сказали, что вечером 5 ноября две армии оказались друг против друга, и только тогда наши солдаты смогли оценить силу позиции, занятой противником.
Имперцы отступили, чтобы завлечь нас к Жемаппу, и мы находились теперь рядом с ним.
Наша армия оказалась на лугу, а точнее, среди топей, к которым по двум крутым склонам спускались вниз деревни Жемапп и Кюэм; обе эти деревни были укреплены высокими зубчатыми брустверами, а главное, тем, что на плато, позади шестидесяти пушек, стояли в резерве девятнадцать тысяч солдат из отборных австрийских войск.
Помимо того, в распоряжении австрийцев был находившийся позади этих деревень Моне, союзный с ними укрепленный город, обеспечивавший их всем, в чем они нуждались.
Так что у противника продовольствия было в изобилии, у нас же его не было совсем.
При Вальми все обстояло противоположным образом.
Зрелище французской армии было настолько плачевным, что, хотя она была на треть многочисленнее австрийской армии, герцог Саксен-Тешенский, главнокомандующий имперскими войсками, не счел своевременным пускать в ход шесть тысяч солдат, стоявших в резерве в Монсе, и они оставались неиспользованными в течение всего дня 6 ноября.
В ночь накануне сражения генерал Больё, бельгиец, пытался побудить главнокомандующего имперской армией напасть на нас со своими войсками численностью около двадцати восьми или тридцати тысяч человек и уничтожить нас в топях, где, умирая от жажды и голода, мы, полуголые, барахтались в грязи.
Однако герцог Саксен-Тешенский был чересчур большим вельможей, чтобы пятнать себя ночным нападением; к тому же Клерфе заверил его, что позиция австрийских войск в Жемаппе неприступна.
Вдобавок, в нашем положении численный перевес перестал быть преимуществом: характер здешней местности был таков, что добраться до имперцев можно было лишь по узким проходам, лощинам и оврагам, так что все должна была решить схватка головных частей колонн с обеих сторон.
При первых лучах рассвета — а в Бельгии рассвет в ноябре наступает поздно, — так вот, при первых лучах рассвета наши солдаты смогли дать себе отчет в том, какое чудовищно опасное дело они собирались совершить: им предстояло штурмовать расположенные уступами редуты, где укрылась целая армия.
И солдаты этой армии, в отличие от наших солдат, были хорошо одеты: на плечах у них были великолепные иноземные мундиры, варварские, возможно, но теплые и подбитые мехом. Те, у кого меха не было, к примеру, австрийские драгуны, имели длинные белые шинели, по своим качествам нисколько не уступавшие ментикам венгерских гренадер и доломанам имперских гусар.
Но главное, все они прекрасно позавтракали, и это обстоятельство еще больше, чем их меха, вызывало зависть у наших солдат.
Оказавшись перед лицом этих грозных редутов Жемаппа и окинув взглядом всю обстановку, Дюмурье распределяет свои войска следующим образом.
В авангарде находится Бёрнонвиль, имеющий перед собой левый фланг врага, который расположился на высотах Кюэма, и поддерживаемый Дампьером, который, стоя между деревнями Фрамери и Патюраж, возглавляет наше правое крыло и в свой черед опирается на д'Арвиля, в то время как тот, занимая позицию на правом краю нашей линии, в деревне Сипли, угрожает левому крылу имперцев, размещенному в Бертемоне.